— Ну да, само собой разумеется. — До чего здравые речи, любо-дорого слушать. Ее сердце принадлежит другому — расчудесно! Никто не мог обрадоваться этому признанию больше, чем Бертрам Вустер. Суть заключалась в том, что… погодите, а может, вовсе и не в том? Видите ли, я получил телеграмму от Гасси, из которой более или менее явствовало, что вы с ним поссорились.
Она посмотрела на меня с таким выражением, будто только что решила сложнейший кроссворд, где в правом верхнем углу стоит слово «эму».
— Так вот почему вы примчались! Вы подумали, что у вас все еще есть надежда? Ах, Берти, Берти, как это печально… как безумно тяжело. — Ее глаза затуманились от слез и стали размером с глубокую тарелку. — Не сердитесь на меня, Берти, но у вас нет ни малейшей надежды. Не стройте воздушные замки. Вы лишь надорвете себе сердце. Я люблю Огастуса. Он мой избранник.
— Значит, вы не разорвали помолвку?
— Конечно, нет.
— Тогда зачем он мне писал «Мы с Мадлен серьезно поссорились»?
— Ах вот он о чем! — И снова раскатились серебряные колокольчики. — Пустяки. Не стоящая внимания глупость, можно только посмеяться. Малюсенькое, крохотулечное недоразуменьице. Мне показалось, что он флиртует с кузиной Стефани, и я устроила глупейшую сцену ревности. Но сегодня утром все разъяснилось. Он вынимал у нее из глаза мошку.
У меня было полное законное право разозлиться, ведь меня попусту заставили тащиться черт знает в какую даль, но я не разозлился. Наоборот, у меня от радости крылья выросли. Я уже признавался вам, что телеграммы Гасси потрясли меня до глубины души, я опасался худшего. И вот теперь прозвучал сигнал «Отбой!», я наконец-то получил точные правдивые сведения из первоисточника: у Гасси с этой кисляйкой опять все в ажуре.
— Значит, конфликт улажен?
— О, совершенно. Сейчас я люблю Огастуса еще сильнее, чем раньше.
— Вот это да!
— С каждой минутой, что мы проводим вместе, его удивительная душа раскрывается передо мной все полнее, точно редкостный цветок!
— Надо же!
— Каждый день я обнаруживаю в характере этого необыкновенного человека все новые и новые грани… Вы ведь не так давно с ним виделись?
— Да, можно сказать, совсем недавно. Всего лишь позавчера вечером я устроил в его честь ужин в «Трутнях».
— Интересно, вы заметили в нем какую-нибудь перемену?
Я стал припоминать позавчерашнюю попойку. Ничего особенного в Гасси не появилось, все тот же кретин с рыбьей физиономией, что и всегда.
— Перемену? Нет, вроде бы не заметил. Конечно, во время этого ужина у меня не было возможности внимательно наблюдать за ним да еще подвергать все его действия всестороннему анализу, как это принято называть. Сидел он рядом со мной, мы болтали о разных разностях, но ведь вы понимаете, когда выступаешь в роли хозяина, приходится без конца отвлекаться: следишь, чтобы официанты вовремя подавали и наливали, чтобы все гости участвовали в разговоре… чтобы Китекэт Поттер-Перебрайт не передразнивал Беатрис Лилли… словом, сотня обязанностей. Так что я не углядел в нашем друге ничего необычного. Собственно, о какой перемене вы говорили?
— О перемене к лучшему, если только совершенство может стать еще совершенней. Вам никогда не казалось, Берти, что если у Огастуса и есть крошечный недостаток, так это некоторая застенчивость?
Я понял, о чем она.
— А, да, конечно, вы, безусловно, правы. — Мне вспомнилось, как однажды обозвал его Дживс. — Мимоза стыдливая, верно?
— Именно. Берти, а вы, оказывается, знаете Шелли.
— Вы так думаете?
— Гасси всегда представлялся мне нежным цветком, которому не выдержать суровых бурь жизни. Но с недавнего времени — это началось неделю назад, если быть точной, — он начал проявлять, наряду со свойственной ему восхитительной романтической мечтательностью, силу характера, о которой я и не подозревала. Мне кажется, он совершенно утратил свою робость.
— Да, черт возьми, вы правы, — подтвердил я, наконец вспомнив. — На этом ужине он произнес спич, да еще какой! И главное…