В гостиной, между двух окон — несколько фотографий, прибитых гвоздиками прямо к стене, так, чтобы они всегда были на виду. Внуки. Отцы и дети. А вот и он сам, Владимир Федорович Поярков, с широким русским лицом, с мешками под глазами, весь в пыли, сидит, запахнувшись в овчинный тулуп, пристроившись прямо на земле, где-то в пустыне, посреди изжеванных ветром метелок чия, с карабином под рукой. Снимок сделан во времена каракумского пробега. Впрочем, это не совсем точно. Пробег — всего лишь яркий, эффектный, но все же частный случай в растянувшейся на годы тяжелой изыскательской работе. Да и не только изыскательской. Дом в Геологическом переулке хранит два небольших альбома из серого картона, очень скромных, даже без обложек. Вот она, вся его жизнь, увиденная его глазами и рассказанная им самим! Пустыня и облака. Одинокий тополь, гнущийся под ветром в закатном небе. Обрывистые, лессовые берега, медленно проплывающие мимо экспедиционных лодок, изыскатели, плывущие куда-то вниз по великой Аму. Туркменка в своем перегруженном украшениями наряде. Строители, роющие канал. Строители, сколачивающие опалубку, вяжущие арматуру, отдыхающие с карабинами в руках, потому что совсем рядом, в песках, отсиживаются последние охвостья джунаид-хановских банд. Строители, обнаженные по пояс, с кетменями и тачками, в полосатых бухарских халатах, в красноармейских гимнастерках, в черных сатиновых косоворотках. Базар в Ходженте. Крупно, во весь кадр — прилавки, заставленные горшками. Во весь кадр — сплошные ряды тюбетеек. Древняя дверь с круглыми шляпками кованых гвоздей. Горец, заглядывающий под колеса впервые увиденной машины. Фелюги под парусами. Руины средневековых гробниц Куня-Ургенча, купола и минареты, экспедиционный пикап, по ступицу застрявший в кишлачной грязи. И снова вододелители, черные от загара люди с лопатами, топорами, геодезическими рейками в руках, буфера вагонов и рябь шпал под ними, трактора «Интернационал» под развернутыми транспарантами. И еще — давно не беленная стена, гвоздь, на гвозде кепка, карабин, бинокль, полевая сумка. Под снимком надпись: «Конец изысканий».
В снимке и надписи сквозит явное облегчение. Нет, настоящий изыскатель так не скажет. Разве можно жить без нехоженых трон и костров, палаток, первых колышков, всего того, что столь упорно воспевается в написанных на этот счет романах и песнях, рассказах и кинолентах, которым нет числа, всего того, что позволяет изыскателям встать на цыпочки и с этой высоты поглядывать на всех тех, кто идет следом? А тут повесил на гвоздь кепку, полевую сумку, протер носовым платком стекла очков и облегченно вздохнул, дескать, все несущественное, прогулочное осталось позади, а вот теперь, наконец-таки, можно заняться делом и посерьезней.
Да, Поярков не был настоящим изыскателем, хотя, к примеру, он инструментально доказал возможность подачи амударьинской воды в обход Сарыкамышской впадины в древнее русло Западного Узбоя, чтобы оросить восточное побережье Каспия. Он был «Сооружением», и ни одно крупное ирригационное строительство в Средней Азии в наиболее ответственных частях не обошлось без его самого активного, решающего участия. Он занимался обводнением западной Туркмении, переустройством орошения Ферганы и Хорезма. Строил Куйган-Ярскую плотину, Фархадскую и Варзобскую каналы Большой и Южный Ферганские, Большой Гиссарский, Северо-Ташкентский, Аму-Бухарский, он разработал несколько типов оригинальных гидротехнических сооружений, и за новый тип плотины был удостоен большой серебряной медали ВДНХ. Третий орден «Знак Почета» он получил за Айни. Он сидел, обедал, когда нарочный из института передал просьбу выехать в командировку на Заравшан, где у кишлака Айни сошел громадный оползень, преградив путь реке. Река перед завалом превратилась в озеро, угрожая опустошительным наводнением расположенным ниже по течению селениям и древнему Самарканду.
— Когда ехать? Завтра?
— Сейчас. Машина у ворот.
Он уехал дня на два, по вернулся лишь через месяц. Газеты тех дней много писали о мужестве бульдозеристов, пробивших в толще завала обводной канал. И это святая правда. Хотя и не вся. Но о мужестве людей, принимающих то или иное ответственное решение, писать не принято. Может, оттого, что оно не столь очевидно, как очевиден, скажем, бульдозер, ворочающийся под ненадежной, грозящей обвалом стенкой забоя.