— Да ведь это неправда! Я был готов отдать все, что есть, но Катерина… Я даже думал продать бизнес — есть конкурент, готовый купить его хоть завтра, — но Патрик заявил, что так делать нельзя ни в коем случае. Она создала его из ничего, и мы не имеем права его касаться. Он предложил заложить дом, однако Катерина отказалась подписывать, бумаги, потому что это собственность Брунамонти, а не матери. Денег — моих и Элеттры — было недостаточно. Что мне оставалось делать? Понимаю, я должен был быть решительнее, но то, что я хотел отказаться от матери ради наследства, — неправда.
— Ну, если вы так говорите, я должен истолковывать сомнения в вашу пользу. Думаю, ваша мать предпочла бы умереть, чем столкнуться лицом к лицу с сомнениями такого рода. Достаточно часто жертвы похищений погибают. Те, кто выживают, имеют лишь слабый шанс полностью восстановиться. Если вы сейчас же не пойдете и не скажете матери, что хотите ее возвращения домой, а завтра не отвезете ее туда, если вы не поведете себя так, как должен вести себя сын, у нее не останется и этого шанса.
— Будет намного лучше, если я сначала разберусь с другими проблемами, а после…
— Нет никакого «после». Есть только «сейчас» — единственный момент в ее жизни, когда она — не сильная, уверенная в себе женщина, какой вы привыкли ее видеть, а слабая и уязвимая, чья единственная надежда на возвращение зависит от вас.
Гварначча понимал, что не имеет права говорить так с этим человеком, но не мог остановиться. Его подталкивал сидевший в нем страх. Сломленная женщина на больничной койке представлялась ему Терезой. Он просил за нее, как просил бы собственных сыновей, потому что он не мог жить вечно.
— Кроме того, — сейчас он хватался за соломинку, чувствуя, что слова не достигают цели, — врач ее выписал. Нельзя занимать место в больнице без причины.
— Я уже поговорил с врачом. Все можно устроить. Мы же оплатим палату.
Ужаснувшись, инспектор попытался взглянуть в глаза Леонардо. Прежде он считал, что это искренний человек, чья честность отражается в его взгляде. Но сейчас глаза были темные и пустые, как в тот день, когда он упал во дворе у фонтана. Инспектору казалось, что он смотрит в окна разрушенного дома. Леонардо был недосягаем.
— Вы не понимаете, каким тяжелым человеком может быть моя сестра. Она страшно ревнива.
— Да-а. — Инспектор куда лучше ее брата представлял размеры этой ревности, но ни он, ни кто другой не скажет об этом Леонардо.
— Она успокоится, дайте время. Если мама вернется сейчас и увидит… напряжение может стать невыносимым…
«Невыносимым для тебя», — подумал инспектор, но не позволил себе произнести это вслух.
— Ее исчезнувшие украшения, одежда и не знаю, что еще. Я могу вернуть назад прислугу, но не смогу уволить привратника…
— Конечно. — Инспектор постарался, чтобы его голос звучал без всякого выражения. — Полагаю, она может подумать, что нежелание платить выкуп связано с расходами на привратника.
— Я собрал все, что у меня было, ведь я же говорил вам, этого оказалось слишком мало! Катерина сказала, что они все равно ее убьют. Может, уже убили. Разве так не могло быть?
— Похитители так не действуют. Если денег недостаточно, это действительно иногда может спровоцировать жестокость по отношению к жертве, чтобы вытянуть у родственников побольше.
— Элеттра осуждает меня. Я не смог заставить Катерину подписать закладную на дом.
— А вы пытались?
— Я не настаивал. Когда она злится, с ней случается истерика. Мы с мамой всегда старались, когда умер отец… Отец… я не могу объяснить, все слишком запутано. Кроме того, она сказала правду, ведь государство в прошлом платило за похищенных, если жертвы располагали нужными связями. Она думала, что к нам относятся как к людям второго сорта и что это неправильно. Все, над чем работала моя мать и за что боролась все эти годы, ушло бы. Я хотел сохранить это для нее, как мог. И мне это удалось. Когда она вернется домой, у нее будет все, как раньше.
«За исключением сына, — подумал инспектор. — Потому что как бы ни старалась она поверить тебе, как сильно бы ни любила, она никогда больше не будет доверять тебе после того, что произошло».
Он осмелился сказать только:
— Пожалуйста, заберите мать домой. Прямо сейчас.
— Полагаю, Элеттра — она ведь лучшая подруга матери — может предложить ей погостить в своем доме неделю-другую. Это, пожалуй, неплохой вариант, если она не хочет оставаться здесь.
— По крайней мере, лучший, чем больница, но пожалуйста…
— Думаю, Элеттра сможет уговорить ее, тем более там Тесси.
— Да. Надеюсь лишь, что она никогда не узнает, почему Тесси оказалась там. Я не слишком хорошо знаком с вашей матерью, но из короткого общения с ней у меня сложилось впечатление, что неспособность защитить ее любимицу может скорее разрушить ваши отношения, чем попытка сохранить наследство. Прекрасный друг — графиня Кавиккьоли Джелли.
— Элеттра замечательная, но она ничего не знает о похищениях и не ее дело указывать нам, что следует, а чего не следует делать, даже если она помогает. Катерина сказала…
На третьем круге терпение инспектора истощилось полностью.
— У вашей сестры, — сказал он твердо, — тоже нет ни знаний, ни опыта, и она не оказала помощи. Едва ли она подходящий человек, чтобы давать советы в подобной ситуации.
— Вы не правы, инспектор. Сестра — это все, что у меня оставалось. Она больше всех этим занималась. С кем еще я мог посоветоваться? С вами? Но вы ведь мало чем смогли помочь, правда?
— Пожалуй… Вы собираетесь сейчас пойти к матери?
— Вряд ли. Она так смотрит на меня… я делал все, что мог… это действительно тяжело, откровенно говоря. Я зайду к ней в другой раз.
— Салва!
— Что?
— Ты ни слова не слышал из того, что я сказала?
— Разумеется, слышал. Ты сказала, что нам следует переговорить с учительницей Тото в другой раз.
— Я сказала, тебе следует. Тебя как будто здесь нет. Ты совершенно не интересуешься будущим детей.
— Очень даже интересуюсь. Но, каюсь, я склонен перекладывать эти заботы на твои плечи.
— Я тебя просто не понимаю. Ты же настаивал на том, чтобы пойти на собрание, хотя я видела, что ты расстроен и устал.
— Я не говорил, что расстроен.
— Подожди минуту, здесь небольшая очередь.
— Еще и в магазин! Может, пойдем домой? Дети…
— Я хотела купить клубники. Она только появилась. Тото там ждет и жутко волнуется. Я не хочу сегодня больше никаких огорчений. Все, хватит. Мы славно поужинаем и посмотрим какой-нибудь фильм. Подожди на улице и, бога ради, не перекрывай своим могучим организмом весь тротуар.
Гварначча вспомнил женщину с малышкой. Да, маленькие детки, маленькие бедки. Потом они вырастают… Если ему не надо в магазин, чего он тут стоит? Машины загудели, когда он попытался сойти на мостовую, поэтому инспектор немного прошелся до угла пьяцца Санто-Спирито, где он сумел, никому не мешая, встать у газетного киоска.
Для него в заголовках газет — «Новый арест по делу Брунамонти» — не было ничего нового.
Там он и ждал, усталый и, как сказала Тереза, расстроенный. Почему Тото вечно попадает в неприятности, хотя у него достаточно ума, чтобы их избежать? До чего же тяжело понять другого человека! И как только Терезе это удается? Порой, когда он возвращается с работы, она угадывает, в каком он настроении, даже не повернувшись, чтобы взглянуть на него. Поэтому она знает, что сказать Тото. Знает ли? «Дело Брунамонти, новый арест»… Графиня, ее утонувшая в подушках голова, сухие, полные боли глаза… А ведь ее ответ на все детские проблемы — дать больше помощи, больше любви… Но это вовсе не ответ. Никто не подскажет, что лучше для ваших детей. Можно полагаться лишь на предположения и удачу. Он был рад, когда наконец вернулась Тереза, взяла его под руку, и он больше не должен был строить догадки в одиночестве.
— Салва! Взгляни на эти заголовки. Ты не говорил мне, что еще кого-то арестовали.
Никто не питал иллюзий относительно ареста Пудду и его сообщника, предположительно того, кого графиня называла Лесорубом. Двое часовых, задержанных в наркотическом опьянении, оказались Лисом и Мясником, которые, по ее словам, дежурили в ту ночь. Разветвленная сеть туннелей в зарослях, хорошее знание местности и помощь, которую Пудду мог потребовать от других сардинцев, живущих в этом районе, давала людям, остававшимся в горах, слишком большое преимущество. Их было только двое. Они затаились. Были невидимы. А преследователей было много, и уж их-то прекрасно было видно и слышно.