— Я прежде всего хочу видеть ваши глаза, — ответил тот с чисто версальской галантностью. Таких необычных глаз он ещё никогда не видел. Васильково-синие, сверкающие как эмаль по золоту. Их иногда прикрывали длинные густые ресницы, но только на секунду и словно для того, чтобы потом можно было лучше оценить их прелесть. Монсеньор даже помолчал, чтобы в мельчайших подробностях насладиться этим прелестным лицом — ведь до сих пор на людях ему мешали это сделать правила приличия. Нос был идеальной формы, губы яркие и пухлые, кожа чистая, с легким янтарным оттенком, — и монсеньор чувствовал, как сам от багровеет с каждой минутой.
Жанна Беко неторопливо, но ловко встала, причем спустила ножки с кровати так, что коленом коснулась колена герцога, который даже вздрогнул. Потом глубоко вздохнул, словно хотев начать серьезную речь, в самом деле для того, чтоб взять себя в руки — и первой заговорила она.
— Так вы меня накажете, монсеньор? — спросила она тем же музыкальным чарующим голосом, каким говорила в роди Эсфири и который заставил герцога полюбить Расина.
— Конечно! — ответил тот поневоле с суровой миной. — Но, разумеется, не раньше чем узнаю, в чем вас обвиняют! И если то, что было мне сказано, правда, мой гнев будет ужасен!
Но герцог тут же растерялся, видя, что Жанна продолжает улыбаться, наивно и весьма волнующе.
— Монсеньор слишком добр и слишком любезен, чтобы разгневаться всерьез! — спокойно заявила она и он ошеломленно заметил, что ласково ему подмигнула.
— Посмотрим! — буркнул он, с трудом преодолев желание рассмеяться, чтоб не утратить собственного достоинства. — Знаете, мадемуазель Беко, ведь я не только покровитель воспитанниц монастыря Святейшего сердца…
— Но и кузен Его Величества Людовика XV!
— Не только, мадемуазель, не только! Я был генералом армии и участвовал в осаде Меца, Ипра, Фрайбурга и других городов. Командовал в битве при Фонтенуа! Но вас тогда ещё на свете не было… Зато вы уже были здесь, когда я в прошлом году во главе своих гренадеров и драгун взял Винкельсен! Так что решайте, могу ли я быть грозен!
— О, монсеньор! — воскликнула она, внезапно уважительно поцеловав его руку. — Думаете я не знаю, какой вы герой? Ведь именно поэтому я вас люблю и вовсе не боюсь!
— Ну, ну, — протянул герцог польщено и растерянно, пока тем временем тепло рук Жанны не прервало ход его мыслей.
— На чем мы остановились? — довольно глупо спросил он.
— Вы мне рассказывали о себе, — шепнула Жанна с восхищенной миной.
— Но я совсем не для этого здесь, — воскликнул он и вдруг вскочил, притом повысив голос, поскольку показалось, что в коридоре слышны шаги. Ну, мадемуазель бунтовщица, вы кажется пренебрегли своей честью! Рассказывайте, как! И не лгите!
Приблизившись к дверям он распахнул их, — там никого, и коридор был пуст.
— Рассказывайте как! — он повторил на этот раз другим тоном, закрыв двери. И теперь уже сам, снова сев в кресло, взял руки мадемуазель Беко в свои. Поскольку Жанна все молчала, вдруг с напором спросил:
— Правда, что вы меня любите?
— Правда, монсеньор.
— Я уже стар, мне скоро сорок, я вам в отцы гожусь! — он говорил понизив голос, меланхолическим тоном, словно констатируя факт. И хотя было ему всего тридцать пять, хотелось выглядеть зрелым мужчиной, что так импонирует дебютанткам. И он не ошибался, ибо Жанна тут же с чувством заявила:
— Мне в отцы! Хвала Богу, но небо не хотело, чтобы вы им стали! Будь так, я умерла бы от вины то, что я питаю к вам!
— "Чертовка, — восторженно подумал он, — она меня таки достанет!"
И вновь серьезным тоном спросил:
— И что дальше?
— Что дальше?
— Что с вашей честью? Вы её утратили?
Жанна выпрямилась, сведя густые брови, и заявила:
— Еще нет!
И тут же рассмеялась.
— Я всего лишь сегодня утром хотела убежать, но мне помешали!
— Бежать? Отсюда? Но здесь так прелестно!
— Прелестно? — Жанна почти выкрикнула это слово и вдруг переменилась, сразу став серьезной, со слезами на глазах, что делало её ещё прелестней, и сжав дрожащие губы, закончила: — Я заперта здесь годы, монсеньор! Столько лет, что и не счесть! Я ведь старею, монсеньор, и вижу только стены и монахинь!
— Стареете? Ведь вам едва пятнадцать!
— А что, должно исполниться двадцать, чтобы начать жить?
— До этого вам нужно получить хорошее воспитание.
— Но я уже умею читать, считать, рисовать, играть на музыкальных инструментах, знаю историю, умею написать письмо. Этого мало?