Густав Адольф: Я глупый?
Май: Ага, настоящий дурак.
Густав Адольф: И вовсе я не дурак.
Май: Конечно, дурак, ты ведь думаешь, будто мне от тебя чего-то надо.
Густав Адольф: Что-что?
Май: Ты что, не понимаешь, что я с тобой шучу?
Густав Адольф: Шутишь? Как это шутишь?
Май: Но ты ведь не сердишься?
Густав Адольф: Я не сержусь, только я не люблю, когда со мной обращаются как с идиотом. Перестань смеяться.
Май: Ты такой смешной.
На это Густав Адольф ничего не отвечает. Лежит молча, отчужденно, потом поднимается, выбирается из-под обломков кровати, натягивает кальсоны и брюки, надевает жилет и фрак и во внезапном изнеможении садится на единственный шаткий стул, лоб блестит от пота. Май, стоя на коленях, пытается погладить его по щеке, он осторожно отталкивает её. Она стоит в обрамлении длинных распущенных волос, сложив ладони.
Густав Адольф: Я не люблю, когда надо мной смеются.
В ту же ночь на профессора Карла Экдаля находит приступ глубокой депрессии. Его жена Лидия, маленькая, толстая, узкоплечая, сидит съежившись на кровати, борясь со слезами и сном, а профессор слоняется по темным, загроможденным безвкусной мебелью комнатам в халате, ночном колпаке, ночной рубашке и шлепанцах.
Карл: Здесь холодно как в аду. Почему не топят? Я, кажется, уже простудился, глотать больно. И зубы ноют.
Лидия: Нам больше не дают дров в долг, мы задолжали сто пятьдесят крон, mein Carlchen, das weisst Du doch!'
(Мой Карлхен, ты ведь знаешь (нем.).)
Карл: Это же черт знает что — за двадцать три года не научиться говорить по-шведски! Говори по-шведски.
Лидия: Хорошо, mein Карл. Я постараясь.
Карл: Постараюсь, понимаешь? Постараюсь.
Лидия: Постараюсь. Я постараюсь.
Карл: Во вторник я был у мамы и попросил у нее десять тысяч взаймы, чтобы поправить дела. Она в ответ показала мне бумагу, где написано, что я ей должен тридцать семь тысяч крон. Непостижимо.
Лидия: Сходи к еврею.
Карл: Благодарствуем. Уже был. Я плачу сорок пять процентов ренты, и он грозится показать моё долговое обязательство маме, если я запоздаю с выплатой.
Лидия: У меня есть кое-какие драгоценности.
Карл: Идиотка! Замечательная мысль! Профессор Экдаль бегает по ростовщикам.
Лидия: Ты не хочешь лечь, mein Schatz? (Моё сокровище (нем.))
Карл: Это ад, настоящий ад. У меня наверняка температура, бросает то в жар, то в холод. И этот страх. Что со мной происходит? Лучше покончить с собой.
Лидия (плачет): Не говори так, Карлхен.
Карл: Если бы я мог понять, зачем ты так кошмарно красишься. (Кашляет.) Ты похожа на проститутку.
Лидия: Ты ведь ругаешься на меня, когда я не крашусь, говоришь, что я выгляжу старухой.
Карл: Почему я женился на тебе? Ты некрасивая, бедная и бесплодная. Ты даже детей мне не могла дать.
Лидия: Но ты ведь со мной и не спишь. Ты спишь со всякими другими. Ты мне изменяешь. Я знаю, mein Карлхен, ты мне все время изменяешь. Das ist die Wahrheit. Ich sage aber nichts. Ich schweige (Это правда. Но я ничего не говорю. Я молчу (нем.)).
Карл: Говори по-шведски, по-шведски, по-шведски!
Лидия: Бедный Карл, как ты несчастен. Если бы ты так не тосковал и не боялся, ты бы не был таким злым.
Карл: Декан меня ругает, говорит, что я не справляюсь с лекциями. А я ученый. Единственный настоящий ученый в этом треклятом университете. Но всем на это наплевать. Издательство не напечатало мою последнюю работу, она, видите ли, плохо аргументирована, — о господи, они это говорят только потому, что я не лижу задницу доцентам. Меня мутит. Это все селедочный салат, от него несло тухлятиной. Можешь быть уверена, скупая старуха хранила его с Пасхи. Какого дьявола — подавать селедочный салат на Рождество! Боже, моя голова. У меня раскалывается голова. Что мне делать? Я должен поспать. А потом надо идти к этой чертовой заутрене. Насилие, сплошное насилие во всем. И при этом извольте вежливо улыбаться: «Мамочка, какая ты сегодня красивая. Совсем как юная девушка. Дорогая Эмили, ты никогда ещё так прекрасно не играла ангела. Ах, братец Оскар, и как это тебе удается все, за что бы ты ни взялся?» Как? (Устало.) Как?
Лидия: Иди сюда, Карлхен. Сядь рядом со мной.
Карл: От тебя воняет, не знаю почему — ты перестала мыться или начинаешь загнивать?
Лидия: И вовсе от меня не воняет, mein Карлхен. У тебя обонятельная галлюцинация.
Он садится внезапно на кровать и, тяжело дыша, начинает грызть ногти, обкусывает вокруг ногтей кожу, пока не выступает кровь. Он с удовлетворением рассматривает капельки крови.
Лидия: Перевязать?
Карл: Спасибо, не надо.
Лидия: Может, попытаешься немного поспать?
Карл: Да.
Лидия: Мне так жалко тебя, mein Карлхен.
Карл: Как человек превращается в посредственность, можешь ты мне ответить? Покрывается пылью? Когда, в какой момент его настигло поражение? Сперва я принц, который унаследует королевство. Вдруг — я и оглянуться не успел, а меня уже сместили. Смерть похлопывает меня по плечу. В комнате холодно, а нам нечем заплатить за дрова. Я противный и злой. И больше всего злюсь на единственного человека, которому я не безразличен. Ты никогда не сможешь меня простить. Я дерьмо, паршивая собака.
Лидия: Хочешь, я приготовлю горячий тодди?
Карл: Заткнись-ка на минутку. Прекрати раболепствовать. Вытри рот. У тебя почему-то всегда мокрые губы. Это отвратительно. Я не хотел обидеть тебя.
Лидия: Я знаю, mein Карлхен.
Карл: Ты должна была бы ненавидеть меня.
Лидия (качает головой): Я слишком мягкосердечна, ты ведь знаешь.
Карл: О, эта жизнь! О, эта бессонница и проклятые внутренности! О, эта бедность и унижение! Протяни руку, и ты ощутишь пустоту. Почему я такой трус!
Он откидывается на подушки, слёзы текут по его небритым, синеватым, опухшим щекам. Время от времени из измученной груди профессора Экдаля вырывается сухой спазматический всхлип. Лидия гладит его по руке. Он смотрит на нее с омерзением.
Карл: Ты-то всем довольна!
Лидия: Не надо больше.
Карл: Унижения, бедность, отвратительная пища, холод, твое чертово уродство. А ты только толстеешь и цветешь, на тебя ничего не действует, я тебя бью, а ты целуешь мне руки, я плюю на тебя, а ты прощаешь. Ты омерзительна. Мне противна твоя любовь. Я уйду от тебя. Уезжай обратно в Мюнхен, мы разведемся! Я не желаю тебя видеть, ощущать твой запах, слышать твою ломаную речь, чувствовать твою заботу, смотреть в твои испуганные глаза, я не хочу твоей липкой любви.
Лидия: Ты всегда так говоришь, когда взволнован и тебе грустно, и я не обращаю больше на это внимания, ты знаешь это, Карлхен.
Карл: Я хочу спать. Может, мне приснится благоухающее женское тело с маленькими грудями, узкими бедрами, длинными ногами. Светловолосая, веселая, смеющаяся женщина. Она обнимает меня руками и ногами, крепко прижимает к себе, мы сливаемся с ней в одно целое, её лоно молодо и щедро. О, этот земной ад, эта тюрьма, старость и омерзение. Знаешь, за что я тебя так ненавижу, mein Lammchen? (Мой ягненочек (нем.)) Ты — зеркальное отражение. Мягкосердечие отражает мягкосердечие. Посредственность и уродство отражают посредственность и уродство. Я вижу, как дергается твое лицо, ты морщишь губы, тебе горько, но ты смиришься. В этом и кроется громадное различие между нами. Я не смирюсь никогда.