— Ой, — женщина смотрит на него удивлённо. — Прошло всё, ой Божечки мой, ничего не болит. Хоть пляши. Ой, барин. — она тут словно вспоминает: — А чем же мне заплатить вам, у меня денег-то никаких нет. У меня деньги-то только от постояльцев случаются. Этот-то, — женщина кивает в сторону, — мне отродясь ни медяшки не дал. Жадны-ый… Жуть.
— Ну, нет так нет, пустое… Вернее, попрошу вас… Ещё воды мне принести, ведь таза одного мне будет мало.
— Ой, так давайте мне ваше. — она стала озираться, — да вон, онучи ваши давайте, и исподнее тоже. И армяк ваш вычищу. Всё будет в лучшем виде. Я всё почищу и постираю. Без денег. За лечение. А вы вон мойтесь себе в том тазу, что я принесла. Я простыню вам проглажу, чтобы влажной не была. Ой, как же вы меня выручили, — она нагибается и разгибается. — Ой, как выручили.
— Прекрасно, это честный бизнес, — согласился молодой человек и добавил: — Коли такой вообще возможен.
Монька подождала за дверью, пока он не передал ей бельё, и ушла. А сам шиноби стал мыться, потом оделся в чистое и достал из торбы свою еду. Он, признаться, давно уже хотел есть. Ещё до ворот со стражем проголодался. И тут ему как раз кстати пришёлся кусок отменного киселя из мидий, который был куплен ещё в Купчино и который он старался экономить всё время, что был в пути. Правда, кусочек был уже не очень большой, впрочем, завтра молодой человек собирался прибыть в пункт назначения, а там должна была быть вкусная и не очень дорогая еда. Он выложил три сливы, кусок хлеба и остаток киселя на тумбочку, оставив в торбе пять слив и один кусок хлеба себе на завтрак.
— Что ж, — Ратибор пребывал в добром расположении духа. — Весь день мой был нелёгок, провёл его в грязи я, имею право вечером попировать на славу.
Но ужин ему пришлось отложить, так как в коридоре послышалось пение Моньки. Юноша замер над едой: что ещё? И он не ошибся, женщина постучала в кривую дверь:
— Барин! Барин!
— Что надобно вам?
— Хозяйка вас желает видеть.
— Хозяйка? — вот уж чего не хотел шиноби, так это разговора со всякими кровными господами вместо хорошего ужина. Тем более нового общения с тем надменным типом, что встречал его за стойкой. — Хозяин тоже?
— Да ну, этот, — она сделала многозначительную паузу, — как накроется своей простынёй, так будет трястись под нею целый час. Всё просит у Господа богатства. Нет, госпожа ждёт вас с дочерьми.
«От скуки, видно, ждёт, любой тут постоялец в радость. А может быть, — он смотрит на служанку, — и Монька ей что про меня порассказала».
Нет, нет. Всё это было ему не нужно, юноша хотел с удовольствием поесть и с ещё большим удовольствием сесть за книгу, но отказывать было нельзя.
— Скажи, что буду, но для того мне нужен мой армяк, я к дамам не могу прийти в рубахе, неси, если он чищен.
— Чищен, чищен, сейчас принесу. А барыне скажу, что вы будете.
С тем она и ушла. А шиноби сел есть, и ел быстро, и посему вкусная еда удовольствия ему приносила не много.
⠀⠀
В уютной и сухой комнате с хорошей мебелью, чистыми окнами и хорошими лампами его ждали четыре женщины в десять глаз, которые смотрели на юного шиноби с нескрываемым любопытством. Он поклонился им, ни проявив и капли невежливого любопытства, и представился:
— Ратибор, шиноби из Купчино.
— Ах, Купчино! — всплеснула руками одна из молодых женщин. Видно было, что девушка много слышала о его родине.
— Прошу вас, шиноби, присаживайтесь, — предложила ему старшая дама, видно, она была матерью присутствующих тут девушек. Она с неудовольствием взглянула на свою дочь, указывая юноше на мягкий стульчик.
— Благодарю вас, мадам, — Свиньин присел на стул.
— Меня зовут Галит, я жена Самуила Гольцмана, хозяина этого заведения, сама же я из семейства Гурвинков, — рассказала старшая дама, мать семейства, делая ударение на свою девичью фамилию, судя по всему, полагая, что уж об этой семье юноша должен был слышать, но он не знал подобной семьи и даже не ведал, из какого колена происходит этот род. Ему было ясно только то, что женщина выходит из ашкеназов, и то, что сама она вовсе не стара, у неё хорошая кожа, отличная осанка, и она всё ещё интересна… Во всяких таких смыслах.
— Госпожа Галит, — он встал и поклонился; и снова садиться не стал, понимая, что представления ещё не окончены.
— А это мои дочери: старшая и несдержанная — это наша принцесса, Лея, — матушка указала на самую взрослую девушку, ту, которая восхищалась городом Купчино и которую молодой человек уже видел. И теперь она показалось ему не только бойкой, но и… интересной. Явно пошедшей в мать, а не в своего отца. К своим шестнадцати, или около того, годам Лея уже обзавелась манящими округлостями форм и своей одеждой всячески подчёркивала их.