— Угомонись, припадошная! Перед людьми стыдно. Всю дурь свою выложила как на тарелочке, — мамаша снова косится на Ратибора, который уже понял, что денег за его труды не предвидится, а посему собрал свои инструменты и ждал лишь удобного момента, чтобы попрощаться. Но тут мамаша сдалась под напором свой старшенькой. Опять поглядела на молодого человека и сказала чуть заискивающе:
— Видите, шиноби, как чирьи на тонкую девичью натуру влияют, едва совсем ума не лишают, а у Леи нашей как грудь начала расти, так его всё меньше становилось, иной раз и вовсе полоумной делается. Может, вы поглядите, что у неё там? Может, сделаете что?
Конечно, Ратибор не стал возражать.
«Делай добро, бросай его в воду, не жди награды, и оно к тебе вернётся троекратно».
— Конечно, я погляжу, — отвечает он. Ну, и то, что девушка хороша собой, тоже играло не последнюю роль в его согласии.
И тут в глазах девы поутих пламень ярости, а заискрились огоньки озорства, присущие девицам этого возраста. Она взглянула на мать, а та махнула на неё рукой: да давай уже покончим с этим.
И тогда девушка подошла к шиноби, всё ещё сидящему на стульчике, встала к нему спиной и, улыбаясь скромно и очи потупив, сказала:
— Чирей у меня… сзади.
И стала подбирать юбку свою прямо перед ним. А молодой человек, с детства приученный ничего не пугаться, вдруг начал понимать, где «сзади» у девушки фурункул, и от того его начала потихоньку пробирать паника! Он даже боялся взглянуть на стройные ноги Леи, которые приоткрывала его взору поднимающаяся юбка, у него вспотели ладошки, а сам он стал смотреть на мать девицы: эй, тётя. Это вот так и должно сейчас происходить? Или это какой-то экспромт вашей дщери. А мамаша лишь улыбалась сконфуженно: чего вы на меня-то смотрите. Туда смотрите. Там он, дорогой лекарь, там где-то этот злосчастный Фурункул, а потом и пальцем ему стала указывать: вон там.
А у Леи закончились чулки и наконец появилось нижнее бельё, а потом и оно закончилось, и, чуть прикрытый нижним бельём, немного ниже поясницы, с правой стороны алел прыщ. И чтобы его было лучше видно, дева немного, самую малость, приспустила трусики, чтобы врачеватель смог лицезреть виновника всей этой не совсем обычной ситуации.
А тут в комнате почти в полной тишине, которую некоторые сочли бы гробовой, когда даже самая маленькая из дочерей от удивления не издавала ни звука, раздался что ни на есть смачный плевок.
— Тьфу! — и, словно сжигая всё вокруг презрением и погружая всех присутствующих в тягучую субстанцию неловкости, прозвучал шепелявый голос Нуит: — Стыдобища какая! И всё это перед гоем!
— Позор семьи, — сипло, от сжимающего душу возмущения произнесла Нира. — Хорошо хоть трусы надела.
— Когда успела только? — зло интересовалась Нуит.
— Видно, готовилась подолы задирать, распутная! — и Нира тоже плюнула, как и сестра, с видимым удовольствием. — Тьфу!
Но, странное дело, бойкая, судя по всему, на язык Лея даже и не взглянула на свою сестру-сестёр. Она то поглядывала, поворачивая голову, на мать, то оборачивалась на лекаря, и в глазах её по-прежнему горели искры озорства, ну и некоторого возбуждения.
Да, признаться, наличие белья на девичьем стане юношу несколько успокоило, он-то думал, что в такой глуши даже кровные экономят на белье, но нет. С этим у девицы всё было в порядке. Впрочем, успокоился он не так чтобы «очень». Руки его всё ещё подрагивали, и он был красен, и глаза его едва различали надобное. Но он собрался с духом и, взяв себя в руки, произнёс:
— Ну что ж, фурункул невелик и находится… — он собрался с духом — всё-таки врачеватель, — он ещё не готов прорваться, — и с этими словами решил наконец прикоснуться к коже девушки. — Да, не готов. Раз уж мы его обнаружили.
— Обнаружили! — фыркнула Нуит. — Когда тебе зад под самый нос подсунули.
— Нуит, Нира! — мать погрозила в их сторону пальцем. — Уймитесь. Выгоню сейчас.
— Полагаю, лучше его вскрыть, — закончил шиноби, не обращая внимания на недружелюбные комментарии из зрительного зала. И начал трогать ткани по периметру воспаления.