А Лея, почувствовав эти прикосновения, ещё немного подалась к шиноби поближе, чтобы тому было легче проводить пальпацию, и чуточку нагнулась, чтобы ему было лучше видно.
— А ну не нагибайся, встань ровно! — прикрикнула на неё мать. И дочь послушалась матушку, лишь взглянув на неё неодобрительно.
— Ты глянь, как отклячивает! — осудила поведение старшей сестры Нуит.
И тогда Нира, повернув голову к ней, произнесла с видимым знанием дела:
— Если папаша не выгонит её замуж в ближайшие полгода-год — жди беды.
— Ой, и не говори, нужно, нужно её замуж выдавать, — согласилась с нею Нуит и весьма безапелляционно добавила: — Иначе сбежит с цыганами или ещё с какими бродягами.
— Хоть за Цукера, хоть за гоя, хоть за козлолося. Но замуж, — Нира качает головой, а Нуит заканчивает со вздохом: — А то сестрица наша умом от нерастраченной страсти тронется.
На сей раз Лея всё-таки заметила, что те почти синхронно, в такт и осуждающе качают головами, и прикрикнула на сестру-сестёр:
— А ну, не трясите головами, Тянитолкай! И молчите обе. Врачу работать мешаете. А то мамаша уйдёт, так я вот нахлещу по щам обеим, будете знать. Саламандры безмозглые.
А Нира и Нуит тут же заголосили от обиды и потянули, потянули со стонами и причитаниями привычное своё многоголосие, которое, видно, тренировали годами:
— Мамаша-а, эта лошадь опять за своё! Обзывается!
⠀⠀
⠀⠀
Глава восьмая
⠀⠀
Мамаша пресекла новую волну ругани и завываний, а Ратибор решил, что со всем этим госпиталем нужно заканчивать как можно быстрее. И без лишних разговоров взялся за ланцет, предварительно уколов мягкие ткани девицы иглой с обезболивающим. Он, не обращая внимания на новую, неожиданно вспыхнувшую волну взаимных женских упрёков, вскрыл фурункул, быстро произвёл чистку и уже готов был закончить, когда почувствовал за своей спиной движение воздуха, после которого все разговоры и ругань вдруг стихли, и в комнате повисла такая тишина, что, казалось, от неё даже и свет померк немного.
«Папаша припёрся!», — подумал юноша, но решил, что продолжит своё дело, тем более, оно почти сделано. Он даже не обернулся назад, зная, что хозяин заведения так и стоит в проёме двери, замер там и пока физической угрозы для него не представляет. И шиноби оказался прав, так как звук голоса, больше походивший на замысловатый стон, донёсся именно оттуда:
— Да лучше бы я ослеп.
Это были слова, переполненные мучительной тоской. Ратибор бросил быстрый взгляд на мамашу: та сидела, поджав губы и всем своим видом показывая, что молчать она не собирается и у неё тоже есть что ответить, и она ответит, уж будьте уверены, как только представится возможность.
— Жена моя! — продолжал стонать хозяин заведения. — Что делает этот арс (хулиган) у поднятого подола твоей дочери? Что он там у неё разглядывает?
— Ой, папаша, прекратите трагедию! — обернулась к отцу Лея. — Он нас всех лечит. И меня он лечит, а не рассматривает.
— Молчи, распутная! — рявкнул отец. — Молчи! Я говорю не с тобой, а с твоей пропащей матерью!
И тут уже и мамаша нашла что сказать:
— Если бы ты давал нам деньги на нормального врача, то не пришлось бы нам просить всяких бродячих гоев, чтобы они полечили твоих дочерей! Вот!
— Что?! — заорал папаша. — Да как ты смеешь мне такое говорить?! Ты, что, не знаешь, что я коплю на приданое нашим дочерям?!
«А я предполагал, что этим всё может и закончиться», — думал юный шиноби, старясь не обращать внимания на перепалку супругов.
— Ну всё, — заговорила стоявшая рядом с Ратибором младшая дочка Мория и достала новый леденец. — Уважаемые слушатели, сейчас вы услышите семьсот тринадцатый акт знаменитой драмы «Женщина, ты оскорбляешь меня в моём доме! А я отдала тебе лучшие годы жизни, прожив с тобой всю молодость в этой дыре!».
И девочка была права, обычный семейный скандал занялся с необыкновенной быстротой. И возгласы вопиющего папаши доносились до него как будто издалека:
— Как ты могла… гоя… О Элохим… гоя… попустила… Азазеля… Какой он на хрен лекарь… гой. Подол… дочери… на выданье. А если узнают… Что скажут люди… Позор мне… Позор тебе… Мать моих детей…
И тогда Свиньин поторопился закончить работу и убраться из комнаты, бочком, бочком, и испарился в районе двери от греха подальше, чтобы хозяин, не дай Бог, его не выгнал на ночь глядя на улицу.
Оказаться ночью в хлябях. О, это серьёзный вызов даже для очень опытного человека. Ночной туман укрывает всё вокруг, видимость близка к нулю, а ветоши летают беззвучно, и щупальца гигантских кальмаров на дороге не разглядеть, как, впрочем, и самой дороги.