— Помалкивать надо, — сказал Калгин. — Ну напугаем мы народ, дальше-то что? С ними все равно никто ничего поделать не сможет! Значит, так, Сергей Иванович, сворачиваться надо, засиделся я у вас. У меня в Москве и своих дел невпроворот. Слушай, Сергей Иванович, где здесь можно пару ящиков помидоров «Бычье сердце» купить? Мне шеф заказал. Он года три назад к вам приезжал, до сих пор при одном только упоминании этого названия восхищенно мычит.
— Сделаем, — рассеянно сказал начальник убойного отдела.
— Иваныч, — спросил Примус, вставая из-за стола, — так я пойду?
— Иди, — сказал Нечаев. — Иди, Коля.
— Кстати, Николай, — остановил оперуполномоченного Калгин. — А почему тебя Примусом прозвали? Все вокруг — Примус, Примус…
— Так, — смущенно сказал Евграфов. — Давно это уже было. У нас занятие по изучению приказов и указаний МВД было. Ну начальнику показалось, что я с соседями разговариваю, поднял меня, отчитывать начал.
А я ему говорю: «За что, Владимир Иваныч? Сижу спокойно, никого не трогаю, примус починяю» …Сами понимаете, Булгакова начитался. Ну с тех пор и пошло…
Он вышел из кабинета начальника, прошел к себе, сел за стол и, воровато оглянувшись на дверь, поднял телефонную трубку, набирая номер.
— Вика, привет, — сказал он, прикрывая трубку ладонью. — «Хванчкару» хочешь? А конфеты «Рафаэлло»?.. А меня?..
— Ну, не в вине счастье, — рассудительно сказали на другом конце провода, — без конфет я тоже могла бы обойтись, а вот то, что ты предложил на третье… Ты же знаешь, не могу отказаться от сладкого. Слушай, Колька, я ведь и располнеть могу! Как ты будешь объяснять жене, что у тебя вдруг появилась внебрачная дочка?
— Времени достаточно, чтобы придумать что-нибудь умное, — нетерпеливо сказал Примус. — Все-таки девять месяцев — не один день. Так что?
— О, господи! — засмеялась Вика. — Конечно же приезжай. И «Хванчкару» свою захвати, о конфетах я уже не говорю!
Глава третья
Шесть звезд, образуя правильное окружие, все еще горели над миром.
Они были видны всю ночь, от заката до рассвета, они светили нагло и невероятно, опрокидывая все представления о вечности, космосе и звездных светилах. О них спорили, о них говорили, их свет вызывал дикие предположения, так же далекие от истинности происходящего, как представления Птолемея об устройстве Вселенной.
Небо манило и тревожило новыми звездами, которые открывались глазам астрономов ежедневно, словно черная тьма космоса покрылась серебристыми мигающими язвочками, от которых не было спасения.
Покраснела и стала медно-красной Луна, она словно придвинулась ближе к Земле, теперь она выглядела угрожающе, она пугала людей округлостью своих чудовищных боков, вздымала в океане многометровые волны, и на страны, что были близки к океанам и южным морям, накатывались цунами, ежедневно разрушая дома и унося в морские глубины людей. Словно чудовищные челюсти, волны перемалывали земляной пирог, принося вместо унесенных плодородных земель белый океанский песок, в котором сверкали золотые улитки и раковины, но до них уже никому не было дела — мертвый богач ничем не лучше живого нищего, живому нечего тратить, мертвому тратить некогда.
Второй пророк скончался в своей резиденции. Обыкновенная история — инсульт, недолгие муки и торжественные похороны, какие только могут случиться у того, в кого верила паства и кто обладал состоянием, сравнимым с национальным доходом десятка развивающихся стран. Похороны второго пророка показывала мировая телекоммуникационная сеть, многие знаменитости, которые за жизнь прошли в своей вере от христианства до каббалы и сайентологии, а устав от нее, обратились к Единому Богу, присутствовали на торжественных проводах человека, который изменил их жизнь.
На телевизионных экранах демонстрировались кадры, на которых второй пророк, облаченный в белый саван, на специальной тележке въезжал в очистительное пламя печи крематория. Дубли и тэтры стояли вдоль стен, провожая пророка в его последний путь.
Первый пророк в белом одеянии был украшен гирляндами цветов, печален и торжественен. «Мы хороним не человека, — сказал он в траурной речи. — Мы хороним святого, прикоснувшегося к скрижалям истины и света, мы провожаем в последний заоблачный путь истинно верующего, который стремится к встрече с Создателем. Верю, что он встретит каждого из нас там, где за облаками звездной пыли сияет ковчег всеобщего счастья».
Нечаев выключил телевизор, вышел на кухню и закурил. Жадная к жизни и не знающая прощения мысль одного из демиургов настигла второго пророка. К этому времени демиурги покинули Россию, каждый из младенцев избрал свой ареал обитания, приближалось время преобразования мира, и страшно было подумать, чем эти преобразования закончатся и закончатся ли вообще. Происходящее пугало и вгоняло в тоску. Ощущение причастности к происходящему рождало острое чувство обреченности.