— Им предстоит колонизовать новую планету, — глухо сказал капитан. — Они приняли весь сопряженный с этим риск. Они преодолели миллиарды километров, Гарно. Они провели в этом корабле двадцать лет, то во сне, то бодрствуя. У них есть дети. У вас у самого есть ребенок… Они должны решать сами. И подать свой голос, рискнуть ли катастрофой или продолжать полет без гарантии, что он когда-либо кончится.
— С самого начала у них не было никаких гарантий, — сказал Гарно. — Одни только обещания, вероятности, вычисленные космографами. И работа двигателей тоже никем не гарантировалась.
Он отвернулся. Он думал об Элизабет. Совершенно без всякого отношения к делу он задал себе вопрос, не забрался ли опять Бернар в гипнорий.
— Конечно, это нелегко, — сказал Арнгейм. — Но ведь только вы по-настоящему их знаете. Вы их всех изучали, давали им тесты. Вы сможете объяснить нам их реакцию.
— Предсказать ее я не могу, — Гарно отошел на несколько шагов и остановился у светящегося полумесяца какого-то компьютера. — Но я знаю, каков будет результат голосования.
Снова наступило молчание. Темные аппараты и светящиеся консоли гудели и пощелкивали. Бесшумно вращались бобины считывающего навигационного устройства. На экране зонда сталкивались бегущие зеленые линии полей тяготения.
— И я, — выговорил наконец Арнгейм, — я тоже знаю, что они выберут.
Позже Гарно опустился в самый низ корабля, к закрытым отсекам двигателей. В этой миниатюрной копии ада работали люди Кустова. Они выслушивали огромную машину, выбрасывающую свет, который в течение двадцати лет, десяти периодов искусственного сна, гнал корабль вперед.
Придет момент, когда они попытаются вломиться в нее, чтобы прекратить выработку световой ленты, которая отказывается гаснуть. И тогда малый ад может превратиться в гигантский и в долю секунды уничтожить всю колонию.
"Вот о чем я должен объявить, — думал он. — Еще до наступления вечера. Мне остается не больше трех часов. Как объяснить им? Перед ними два ада, и они должны выбрать один из двух…"
Он повернул к одному из больших трапов, ведущих в общий отсек корабля — визорий.
Зал освещался только гигантским изображением планеты на выпуклом экране. Гарно сел в заднем ряду. В окружающей мгле он угадывал вокруг внимательные лица. Дети перешептывались. Справа какая-то девочка придушенно фыркнула, и внезапно его охватил страх.
На экране поблескивала под солнцем Цирцея, единственный спутник седьмой планеты Винчи. Контуры ее материков заволакивались архипелагами белых и серых облаков. Но на юге переливался зеленью и сапфиром великий океан Арнгейма. Гарно представил себе светлые пляжи на опушке неведомых лесов.
"Невозможно, — подумал он. — Никто не захочет улететь от этого. Никто".
Он вспомнил двухдневное празднество после открытия Цирцеи. Бригада реанимации разбудила всех, кто был погружен в искусственный сон. Арнгейм и Греше организовали великолепный фестиваль.
Он поднялся и вышел из визория, не глядя на экран. Когда он вошел в их крохотную квартирку, Элизабет спала. Он заметил, что она оставила включенным телевизор. Он уже поднял руку, чтобы выключить его, как вдруг на экране появился диск Цирцеи, четко разделенный на дневную и ночную половины. Еле слышный голос Греше рассказывал о распределении лесов на поверхности экваториального материка.
— Господи! — воскликнул Гарно. — Он не имеет права!
— Поль?
Он вздрогнул. Элизабет с удивлением и беспокойством смотрела на него.
— Ты не спала?
Снова он почувствовал, как по его спине пробежал холод. Он наклонился к ней.
— Я проснулась, когда ты вошел, — сказала Элизабет. Она посмотрела на экран. — Почему ты сердишься? Обычно объяснения Греше тебе нравятся.
Объяснения, подумал он. Конечно же, это всего лишь объяснения, записанные на магнитофон уже много часов назад. Обычная деятельность продолжается. Сотрудники отдела телевидения, естественно, еще не предупреждены.
— Что тебе сказал Арнгейм?
Он встряхнул головой и перевел взгляд на маленькие настенные часы возле Элизабет, показывавшие местное время. До "вечера" оставалось всего полтора часа. Такова была отсрочка, милосердно дарованная ему Арнгеймом.
— Элизабет… Я должен тебе кое-что сказать.
— Да?
Он бессильно откинулся на постель и закрыл глаза.
Потом он заговорил.
— Ты чувствуешь себя одиноким? — спросила она, когда он кончил. Он кивнул. — Напрасно… — Ее рука ерошила его волосы. — Нас на корабле две тысячи, Поль. Две тысячи интеллигентных взрослых людей, которые отправились в это путешествие, несмотря на все опасности, несмотря на его продолжительность, даже без уверенности, что они когда-нибудь найдут пригодную для обитания планету. Почему ты должен бояться нашей реакции? Ты, Арнгейм и остальные руководители вовсе не составляете какую-то высшую, более разумную касту, противостоящую блеющей массе человеческого груза… Такое представление умерло с рождением первого фотолета.