– Вы знаете, как я любил Веру, этого никто не может представить. И пускай она для меня навсегда останется молодой, это можно понять, а?
– Вы хотите сказать, что Вера умерла? – перебила его Зоя Платоновна.
– Умерла? Исчезла? Нет ее, не может быть. А может, и не было. Конечно, ее не было... Покажите ваш паспорт, гражданка! – Сестра шла по дорожке. Зоя Платоновна увидела ее и помахала рукой. Та поняла. Подбежала.
– Ну что вы, Иван Макарыч, – сказала она, наклоняясь над стариком. – Вам же нельзя волноваться. Что вам доктор говорил – нельзя волноваться...
– Пускай она уйдет! – вдруг закричал старик. – Пускай ее не будет! Она копает могилы. Она хочет закопать, закопать колодец, закопать меня...
– Вы лучше уходите, женщина, – сказала сестра с осуждением. – Зря вы его так разволновали. Он заговариваться стал. Он, если волнуется, то заговаривается. Восемьдесят четыре года человеку, не надо его волновать.
– Вот именно, – сказал старик. – У меня нервы совершенно расшатаны. Я всю войну прошел.
Зоя Платоновна извинилась и ушла.
От поворота оглянулась. Медсестра сидела на скамейке рядом со стариком, и оба смотрели ей вслед.
5
Зоя Платоновна написала бабушке Любе, что видела Спесивцева, и у нее создалось впечатление, что Вера Семеновна умерла. По крайней мере в доме по Харьковской, где Спесивцев прожил все эти годы, никто ее не видел, никто о ней не слыхал.
И конечно, Зоя Платоновна на этом не успокоилась. Она вновь и вновь мысленно повторяла бессмысленный и сбивчивый монолог старика и старалась найти в нем какой-то смысл. В монологе были какие-то конкретные опорные точки. Был солдат у забора. Был колодец, и была шляпа жены. Это были предметы из его воспоминаний. Все остальное – и его любовь к жене, и уверение, что ее нет, что она уехала, пропала и так далее, – эти слова Зоя Платоновна пока выкинула из головы.
Она не забыла этого монолога, этого странного истеричного разговора на скамейке в саду дома престарелых и трясущихся младенческих щек. Она не поверила старику. Получалось, что никто, ни один человек, не видел Веру Семеновну после осени сорок восьмого года. Ни тетя Соня, когда Спесивцев уезжал с Песочной, ни соседи по Ялте, ни Любовь Семеновна.
Зое Платоновне захотелось пойти в милицию и поговорить там. Хотя она понимала, что ее выслушают, но вряд ли чем-нибудь смогут помочь. Представьте себе, вы – следователь. К вам приходит женщина и сообщает, что сорок лет назад некий гражданин Спесивцев уехал из дома на Песочной и переехал в Ялту. А вот его жены при этом не было. И я, Зоя Платоновна, подозреваю, что он ее убил... и что? И в землю закопал? А где сейчас этот Спесивцев? – спросит следователь. Этот Спесивцев, ответит Зоя Платоновна в возрасте восьмидесяти четырех лет и в состоянии полного маразма находится в доме престарелых. И ничего объяснить не может или не хочет... Нет, если идти в милицию, то надо идти с каким-нибудь более конкретным делом. Например, с сообщением о том, что вчера (а не сорок лет назад) обокрали твою квартиру. В конце концов, дело об исчезновении жены Спесивцева такое же древнее, как дело о смерти жены Ивана Грозного. И общественной опасности не представляет.
Именно размышляя таким образом, Зоя Платоновна поняла, что могла бы сделать больше, чем сделала. Могла бы, например, попросить паспорт Спесивцева и узнать, записана ли в нем его жена. Или они развелись? Или, например, пойти в ЗАГС Ялты и узнать, не умирала ли там некая Вера Семеновна... Теперь было поздно. Не возвращаться же в Ялту.
Правда, оставался еще один путь. И он более других отвечал характеру Зои Платоновны. И она позвонила своему приятелю в Гордуме и попросила его об одном одолжении. Как узнать, какие дачи были проданы в окрестностях Москвы осенью сорок восьмого года и кто был их владельцами?
– Зоя, ты сошла с ума, – сказал ее знакомый.
– Алик, – сказала Зоя Платоновна, которая имела несчастье (или счастье) двадцать пять лет назад целоваться с этим крупным ныне чиновником, – я никогда не прошу тебя ни о чем по пустякам. Дело идет о жизни и смерти.
– Когда ты повзрослеешь? – спросил Алик.
6
На бывшей даче Спесивцева жил Коля. Коле было сорок два года, он играл в дачу, как мальчик в железную дорогу, нисколько не завидуя выросшим, как опара, по дороге на дачу дворцам новых русских (и нерусских) – со встроенными гаражами и евробалясинами под бордовой черепицей... И поэтому, когда они туда приехали, Зое Платоновне волей-неволей пришлось помогать ему тащить по заляпанной грязью асфальтовой дорожке, а потом по тропинке через перелесок, саженцы вишни какого-то невероятно редкого и плодовитого сорта, а сам Коля волочил банки с химикалиями, краску, набор садовых инструментов и еще что-то в рюкзаке – что вылезало оттуда острыми углами и норовило этот рюкзак проткнуть. Коля уже знал об истории с Верой Семеновной Спесивцевой, но относился к опасениям Зои Платоновны скептически. Мысли об убийстве, тем более таком древнем, казалось, даже чем-то обижали его дачу, полученную вместе с молодой женой и старой тещей.