Базар шумел, базар был пестр, как лоскутное одеяло. Лошади, привязанные вдоль длинной бревенчатой стены, хрумкали сеном. Веером раскинулись телеги. Вдоль забора старушки, серые тумбы мешков, наполненных семечками.
Городской базар богаче, поселкового, но и он скуден послевоенной понятной и обидной скудостью. Мечтали: кончится война и…
По серой тонкой пыли яркими цветными волчками закрутились несколько цыганок. Гортанное «погадаю, посеребри ладонь» вошло рефреном в разноголосицу базара.
Недалеко от лошадей Батя и Юра растянули на бревенчатой стене ковры, рисованные на толе. Лебеди, взмахнув крыльями, заторопились к влюбленным, влюбленные чинно застыли на скамеечке.
Доватор всегда испытывал неловкость, когда старуха в платочке, строго подвязанном под подбородком, останавливалась около ковров и шептала: «Красиво», а потом отсчитывала сотню, или когда мужик, осторожно сворачивая в трубку ковер, говорил с улыбкой: «Вот уж бабу сегодня порадую».
Но, вспоминая, как тревожно Батина мама каждый раз оглядывает стол, Юрка понимал: без ковров будет совсем худо. И Бате, и Галине Павловне нужно побольше масла и всяких там фруктов, которых на Урале нет. Говорят, пять сырых картофелин заменяют одно яблоко, попробуй съешь их сырыми.
И через пять лет скуден послевоенный базар. А ждали — вот кончится война, и враз изменится все. Но враз ничего не изменилось.
С того дня, когда Юрка дрался на огороде, они с Батей почти не расставались. Вместе готовили уроки, вместе качали мышцы гантелями, вместе работали на перекладине, перепасовывались тяжелыми булыжниками.
Сколько времени прошло, прежде чем они втиснулись в центр Мазиной компании, которая почтительно рассматривала двухпудовку. Юрка и Батя переглянулись, небрежно по очереди поиграли гирей, то вскидывая ее кверху рывком всего тела, то медленно выжимая ее вверх. И спокойно направились в баню, спиной чувствуя ненавидяще-восхищенные взгляды и зная, что сейчас они победили. Но об этом они не говорили.
Батя тер Юрию спину. Вдруг кто-то крикнул: «Кончилась война!» Батя охнул и пустил по проходу шайку. Шайка скользила по цементу и, почти не расплескав воду, долетела до стенки. Раздался грохот, вода взлетела кверху, и все закричали: «Кончилась война!» — и шайки полетели по проходу. А кто-то стал выбивать: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!»
Победа. Но похоронки еще долго приходили. Пришла похоронка на дядю Колю. Лена вся высохла в один день, а потом уехала в Челябинск, в мединститут, доучиваться. Через три года вернулась в ту же комнату, не хочет уезжать из нее.
А Юрка переехал в новый каменный дом. Квартира, правда, однокомнатная, но кухня вроде комнаты, и там Юрка…
«В коврах у Бати все-таки что-то есть, — думает Юрка. — Хоть деревья я делал сам по трафаретке, брызгая из пульверизатора. Но дорога, лебеди…»
Прислонившись к прогретым бревнам стены, Юрка следил за медленным круговоротом базара. Недалеко от телег продают подшитые валенки. Продают не в сезон, значит, людям туго, сейчас валенки дешевые. Бабушка чашки предлагает, тонкие, тонкие. Видно, привезли из Германии. Платок у бабушки вытертый весь. Так тепло, а она в шерстяном платке, намерзлась за войну, наверно…
Мимо ковров, мимо телег катилась жизнь воскресного базара. Цыганка подошла, посмотрела на Батю в упор, потом перевела взгляд на Юрку. В разрезе шали только черные глаза:
— Сначала помучаешься, потом счастливым будешь.
— Хорошо, хоть на потом счастье пообещала, — пробормотал Юрка.
— Красивая, — сказал Батя.
— Ты художник, тебе виднее, только как ты разглядел под шалью?
— А ты посмотри, как идет.
Ковры разбирали быстро. Остался последний, без лебедей, на любителя: длинная дорожка зеленого сада, и все.