Выбрать главу

– Не могу, – признался я. – Я же не помню ничего. А вдруг за эти два года я с кем-то из них испортил отношения? Я этого не помню. И как я буду выглядеть, если позвоню этому человеку и на голубом глазу стану просить о помощи? Идиотская же ситуация, согласись.

– Дюха, ну не валяй ты дурака! – Борис даже, кажется, рассердился. – Ну с кем ты вообще можешь испортить отношения? Ты же сладкий, как карамелька. Ни с кем не ссоришься, ни с кем не конфликтуешь, всех по шерстке гладишь.

– Не хочу выглядеть глупо, – упрямо проворчал я.

– Ах ты боже мой, какая кисейная барышня! – И в этот момент я понял, куда делась наша с Борькой дружба. Я вспомнил, как в какой-то момент, лет в девятнадцать или в двадцать, вдруг осознал, что минут через двадцать-тридцать после начала разговора с ним меня начинало одолевать желание завизжать и швырнуть в Викулова чем-нибудь тяжелым. Это повторялось из раза в раз, порой я срывался, повышал голос, грубил, мы ссорились, потом, конечно же, мирились, но при следующей нашей встрече длительностью более получаса все повторялось снова. Тогда у меня не хватало ума и жизненного опыта, чтобы это объяснить, я принимал свою раздражительность по отношению к другу как данность и, не пытаясь разобраться в собственных чувствах, стал избегать длительного и тесного общения с ним. Может быть, это называется психологической несовместимостью. Борька никогда не был деликатным и тактичным и резал в глаза все, что думал. Я научился избегать опасности, и наши получасовые встречи на кладбище проходили тепло и дружелюбно, поскольку разговоры не заходили дальше обмена самой общей информацией о родных и близких. Сегодня я нарушил правило, легкомысленно забыв о том, что нельзя обсуждать с Викуловым ни себя самого, ни свои проблемы. И разговор-то наш длится уже два часа, давно перевалив за запретный тридцатиминутный барьер.

Мне снова, как и двадцать лет назад, захотелось завизжать, омерзительно и истерично.

И самое ужасное, что Борька это понял. Окинув меня тяжелым и одновременно снисходительным взглядом, он медленно поднялся, с видимым усилием оторвав некогда поджарое, спортивное тело от мягких диванных подушек.

– Ладно, не злись, Дюхон. Что, в морду мне дать хочется? Это пройдет. После сотрясения мозга и не такое бывает. Я поеду, пожалуй, а ты подумай пока над тем, что я сказал. Захочешь, чтобы я тебе помог, – звони. Захочешь, чтобы я приехал, – опять же звони. Не стесняйся, мы с тобой теперь оба хромые, только я на ногу, а ты на голову.

Борькин визит оставил в моей душе странный отпечаток. Минут через десять после того, как за ним закрылась дверь, я отправился в ванную, разделся до трусов и принялся разглядывать себя в зеркале. За два года Викулов сильно сдал. А я? Два года назад вот этой складки на боку не было, и вот этой тоже, да и здесь было явно поменьше. Похоже, за съеденный амнезией период я нарастил не меньше пяти килограммов. Конечно, стройным и поджарым, как Борька, я никогда и не был, с детства отличался рыхлостью, хорошим аппетитом и отвращением к любым физическим усилиям. По настоянию матушки Лина периодически сажала меня на какие-то диеты и подсовывала разные пилюльки с целью оздоровления и очистки организма, и, наверное, только благодаря им я не раздался до неприличия. Вообще собственная внешность меня не беспокоила, ибо вниманием противоположного пола я никогда не был обделен. Считалось, что я обаятелен и талантлив, а женщинам этого вполне достаточно, чтобы влюбиться, будь ты одноруким, горбатым и кривым.

Но сегодня, после встречи с Борисом, я вдруг понял, что не хочу, чтобы на меня смотрели с жалостью и недоумением, так же, как я сегодня смотрел на него. Я не хочу, чтобы меня считали «хромым на голову». И не хочу, чтобы мое обрюзгшее тело терпели и прощали только потому, что над ним возвышается голова, доверху набитая обаянием и талантом. Никогда прежде подобные мысли меня не посещали.

Решено, завтра же я потребую, чтобы меня проконсультировал спортивный врач и назначил разрешенную дозу физических нагрузок. А сегодня пойду посмотрю на их хваленый тренажерный зал. Раз уж я все равно здесь отсиживаюсь, то надо этим воспользоваться.

И еще: хватит изображать затворника. До сегодняшнего дня завтрак, обед, полдник и ужин мне приносили в палату. С завтрашнего дня начну питаться в общей столовой, иначе мне грозит полная утрата навыка общения с незнакомыми людьми.

ГЛАВА 4

«Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к ней. Если не можешь восстановить свое место в окружающем мире, создай его заново. Кого – его? Мир? Невозможно. Он таков, каков есть. Речь может идти только о создании своего места. О его формировании и укреплении».

Мысль казалась мне вполне конструктивной, и зародилась она в моей голове к концу первой недели интенсивных занятий по приведению в порядок собственного бренного тела. За эту неделю я еще раз перечитал обе книги – «Время дизайна» и «Треугольный метр» – и не открыл ничего для себя нового, кроме того, что написаны они очень недурственно и читаются с неослабевающим интересом. Заодно мне удалось набрести на одно, на мой взгляд, довольно толковое соображение: мне нужно было собирать материал для «Треугольного метра», а это означало, что я, как и всегда, как минимум на три-четыре месяца погружался в среду. Искал риэлторскую фирму, которая согласилась бы выделить мне уголок в своем офисе и терпеть мое присутствие и бесконечные дурацкие вопросы. Разумеется, и речи не было о том, что я там обзавелся друзьями, это не мой стиль. Но я же общался с этими людьми, причем ежедневно, и если какое-то событие существенно выбило меня из колеи, они должны были заметить перемену в моем настроении. Правда, радоваться этой идее мне пришлось недолго, от силы минут пять, ибо я быстро сообразил, что сидеть в фирме должен был весной прошлого года, летом и осенью я уже писал книгу, собираясь в январе сдать ее в издательство, а обещание, данное дочери, имело место именно осенью, то есть уже после того, как я перестал общаться с торговцами недвижимостью. Однако даже в разрушенной надежде всегда прорастает новое зерно: в январе я сдал книгу, а дальше что? Без дела сидел, что ли? Не похоже на меня. Наверняка я начал над чем-то работать, может быть, уже подыскал себе место предстоящего «погружения», и вот там-то и следует поискать сведения о моем поведении и душевном состоянии.

С другой стороны, я обещал матушке начать писать книгу о Верочке, а для этого мне никакого погружения не требовалось, о жизни сестры я и так все знал. Так начал я книгу или нет? Судя по словам мамы, пока что все дело ограничивалось только обещаниями, иначе она выложила бы передо мной наброски и предварительные наработки как козырную карту. Так что же я делал целых три месяца, закончив «Треугольный метр»? Баклуши бил? Маловероятно. Только Муся может мне ответить, но она по уши занята канадским «безумцем», и у меня не хватает наглости звонить ей и требовать внимания. Ведь такой разговор – не на две минуты, а она постоянно рядом с гостем, синхронит для него. Ничего, подожду еще немного, «безумец» отвалит на свою историческую родину, и у Муси будет достаточно времени для неторопливого и долгого разговора со мной.

Однако с каждым днем стремление восстановить память и, следовательно, окружающий меня мир становилось все слабее, уступая место замечательной идее выстроить свое место в этом мире заново. Почему я должен беспокоиться о том, не испортил ли я отношения с тем или иным человеком? Не стану я тревожиться об этом, куда проще забыть о нем и перестать с ним общаться. Сделать вид, что такого человека в моей жизни вообще не было. Или, наоборот, выбросить из головы подозрения по поводу того, что я кого-то обидел, и вести себя как ни в чем не бывало. Ведь ежели я сам не помню своего свинского поступка, то какой резон на меня обижаться?

Логики в таком подходе было маловато, и я это отчетливо сознавал, однако на уровне эмоций испытывал сильный соблазн поддаться. Интересно, как отреагирует матушка, если я ей заявлю: «Я не помню своего обещания написать книгу о сестре, и поэтому не буду ее писать. Я не могу выполнять обещания, которых не помню и за которые не отвечаю. В моем нынешнем состоянии слова «не помню» синонимичны словам «этого не было». Наверное, в ответ я услышу, что Верочка никогда так себя не повела бы и почему господь забирает к себе самых достойных, а всякая безответственная мразь продолжает коптить небо. Под безответственной мразью в данном контексте подразумевался бы, естественно, я. Апофеозом могла бы стать фраза, которую мне приходилось уже слышать: «И почему умерла она, а не ты?! Уж Верочка нашла бы способ увековечить твою память и успокоить мать». Конечно, мама была не в лучшем душевном состоянии, когда произносила такое, но мне-то от этого не легче, ведь я это слышал и помнил, эти слова оседали на дно души и постоянно зудели и пульсировали, как гноящаяся ранка. Вообще-то моя Ольга Андреевна человек деликатный, но не от природы, а от ума, от понимания, как надо себя вести в приличном обществе. Однако, выведенная из состояния душевного равновесия, она нередко позволяла себе такое, что, не будь я ее сыном, – хлопнул бы дверью и навсегда прекратил бы всякие контакты с ней.