- Папá! - с возмущением воскликнула Рената.
С этой нервной болезнью Рената стала еще более набожной. А вместе с этим она стала бояться думать, ей казалось, что за все плохие мысли наступить кара божья. Ах как она ошибалась. Бог никогда не накажет за случайные мысли, тем более за которые человек раскаивается.
- Так что там, а? - погладила Эльза Ренату по руке.
- Я просто хотела у него спросить, вот и все…
- Спросить, как же! Пристала к священнику с вопросом: «Если ты крестишь человека, стоящего перед тобой, то с какой стороны надобно крестить: справа налево или слева направо?» Он от нее и так уйдет и так, а она все равно за ним! – разбушевалась мамáн.
- Мамá, священники для того и нужны, чтобы про-све-щать – слово «просвещать» Рената произнесла по слогам.
- И в итоге нас выгнали из церкви! – не обращала на нее никакого внимания Венера - из церкви, в которую наша семья ходит не одно столетие. Да что там ходит, Господи, мы же ее и построили! А по пути домой она все не успокаивалась! Вдруг, ни с того ни с сего она начала креститься прямо на центральной улице. Стоит и креститься, стоит и крестится и вот этим ее блаженным взглядом смотрит куда-то вверх c выпученными глазами.
- Эксплуатируешь образ блаженной? - усмехнулась Эльза.
- Эй! – под столом пнула ее ногой Рената.
- Там даже казаки, которые мимо проходили, свои шашки из рук повыроняли, в таком потрясении они находились!
Рената что-то ей начала на это отвечать. Они лаяли друг на друга словно две дворовые собаки.
«Началось… Чистый галдеж!» - подумала Эльза.
Манька нарушила их словесный поединок, ворвавшись на террасу в невероятном возбуждении.
- Ой, хозяйка, что я сегодня видела! – воскликнула она, разведя своими пухлыми ручками в стороны.
- Что? – спросила Венера.
- Я сегодня в Столицу ездила и видела, как в Монетную Контору аристократия ваша ценные вещи пошла в обмен на деньги сдавать!
- Ой, маменька! - испугано вздрогнула Эльза.
- В какую?
- В центральную, ту что напротив памятника, в Серебряном Двору.
- Надо бы тоже наведаться…
- Ой, мамá, только не отдавай украшения фамильные, очень тебя прошу – взмолилась Эльза.
- Что отдавай, что не отдавай, все равно все отнимут! Вы не понимаете? Скоро они придут и начнут нас грабить и их можно понять! Новой элите же тоже надо будет как- то обогащаться – Венера занялась своим любимым занятием, она стала рисовать страшные картины будущего.
- Ну вот, как раз твой месяцок бриллиантовый и прихватят! - сказал папа, потянув пальцем фамильную брошь, которая висела на Эльзе и скрепляла две ленточки от ее летней шляпки.
- Ой, Эльза… - издала вздох отчаяния мать.
- Это все ужасно! Как же нам жить? – расстроилась Эльза.
- Деньги тоже отнимут, поэтому откладывать не имеет смысла, так что будем все тратить на еду и выпивку - весело провозгласил отец.
- Папа, я так и знала что все к этому идет! - с возмущением цокнула языком Эльза и закатила глаза.
- А что остается? Только пить!
Как Петр Баскаков сам объяснял, он пил потому что только при такой кондиции он мог существовать. Так и никак иначе. Трезвым сердце его колотилось с бешеной силой, его одолевал страх, дикий животный страх за свою жизнь, а еще стыд. Да-да, именно стыд. Ему было стыдно за себя, что он был недостаточно суров, недостаточно успешен и недостаточно амбициозен. Он никогда не старался бороться за власть, он не хотел быть участником этих боевых действий. Он просто хотел жить, наслаждаться красотой бытия и радоваться каждому дню. Словно эстет он хотел вкушать ее, чувствовать каждую ее нотку, правда вот он никогда не предполагал, что в итоге вкус окажется столь горьким.
Да, никто не мог предположить, что так изменится их размеренная жизнь в Империи N. Раньше они даже представить себе не могли, каково это распродавать вещи, каково это когда нет больше лекарств на полках в магазинах, когда иностранная продукция медленно исчезает с прилавков. Был прав Петр Николаевич, когда говорил, что грандиозные изменения уже стоят на пороге и вот- вот постучатся в дверь. Грустно, все это, до невозможности грустно.
Глава 14.
Во дворце с самого утра творилась страшная суета. Император изволил завтракать в Большом Церемониальном зале вместе с Цесаревичем Мартином, а такого не было уже по меньшей мере пять лет. Цесаревич воспринял этот пассаж по своему и расценил его как нерушимое доказательство того, что отец хочет сложить с себя все полномочия Императора и передать власть своему единственному наследнику, то есть ему. Для этого он и пригласил Мартина на семейный завтрак, дабы сообщить ему о его скором назначении.