Луиза выросла — люди быстро меняются. Годы, проведенные в неподвижности, обострили неженский разум, научили терпению. С детской игрушкой она не расставалась — фантазии о говорящей кукле с годами стали казаться болезнью, но нежность сохранилась. Нищая замарашка сама поступила в Сорбонну, стала заниматься наукой, прослыла старой девой. Наконец вышла замуж за товарища по лаборатории, длинноносого шутника Лазара. Принаряженная кукла в фате ехала на крыше авто и улыбалась — довелось ещё разок повидать свадьбу.
В свой черед у хозяйки появились близнецы — мальчик и девочка. Дом круглился довольством, не переводились гости, голодные и веселые, не утихали споры и разговоры. По воскресеньям хозяин садился за пианино, хозяйка подпевала ему звонким голосом, а кукла любовалась ими с почетной полки. Но потихоньку тревога вкралась в беседы — приближалась война.
Когда боши вошли в Париж, хозяин исчез из города. Детей не выпускали из дома, Луиза рассчитала няню и делала все сама — не дай бог, кто узнает, почему у малышей рыжие, кудрявые волосы, длинные носики и зеленые внимательные глаза. По вечерам, когда все засыпали, она часто плакала, обнимая старую куклу. Как-то вечером в дом явился старый кюре — он долго шептался с матерью, уговаривая её. Потом малышей разбудили, наспех одели и увели прочь. Кукла их больше не видела.
Вместо близнецов в доме появилась Эмма, белокурая девочка с ледяными, безжалостными глазами. Она говорила «да, мадам», «нет, мадам», покорно вышивала платочки и чистила картошку, шла в постель ровно в восемь, никогда не играла и не смеялась. На куклу она посматривала, но не так, как смотрели дети. Потом как-то подставила табурет, бесцеремонно сдернула игрушку за ногу, и, не слушая протестов хозяйки, ножницами распорола тряпичный живот. В ватное нутро вложили свернутые письма, рану кое-как зашили суровыми нитками, поверх натянули крохотные панталоны и комбинацию, набросили новое платье, сделанное из хозяйкиного шелкового шарфа.
Хозяйка надела пальто и черную шляпу, взяла за руку воспитанницу. Та ухватила куклу. И они окунулись в дождь, петляли по сумрачным улицам, ныряли в арки, миновали мосты и перекрестки. Дважды мимо проходили патрули, но мать с дочерью и игрушкой не вызывали у них тревоги. Наконец, поднявшись по узкой лесенке, они отыскали нужное жилище. Девочка постучала три раза: здесь день рожденья Сюзанны?
— Вы с подарками? — отозвались из-за двери.
— Да, раздобыли конфеты для именинницы.
Конфетами оказались патроны. Кукле снова вспороли живот, достали письма и вложили карту с какими-то метками — за ней наутро придет боец из бригады Сопротивления. Девочку потрепали по голове, та молча стерпела ласку. Хозяйке дали хлеба и мокрый кусок мяса. Они вернулись домой.
Наутро к ним постучались гости — двое мужчин, заросших и жутко голодных. Луиза опустошила запасы, Эмма молча прислуживала за столом. Из живота куклы вытащили карту и засунули туда упакованное в конверт донесение. Девочка тем же вечером отнесла его в сырную лавочку и передала толстяку-хозяину, получив взамен схему аэродрома. Через два дня кукла попала в церковь — за какими-то списками. Ткань понемногу ветшала, переставала держать нитки. Но кукла терпела — она не очень понимала, что такое война, но люди с лающей речью ей не нравились, стрельба пугала и слезы хозяйки тоже не радовали. Надо так надо. Смерть от старости все же лучше бесславной гибели на чердаке, в зубах отвратительных грызунов!
Теплым июльским вечером они снова собрались навестить квартиру под самой крышей. Эмма постучала три раза: здесь день рожденья Сюзанны?
— Вы с тортом? — отозвался знакомый голос.
— Беги! — закричала Луиза и выхватила маленький пистолет. Она успела выстрелить дважды, потом ударила автоматная очередь. Но это задержало преследователей. Кубарем скатившись с лестницы, Эмма выскочила из подворотни и скрылась в соседнем дворе. Кто лучше детей Парижа знает хитросплетение улиц и улочек, подъездов и черных ходов, потайных лестниц и мостиков между домами? Не один бош не угонится за уличным воробышком, пусть попробует! Ну, лови!
Проворной Эмме удалось укрыться на чердаке заброшенного доходного дома. Она осторожно достала из куклы донесение, трижды прочла его вслух, запоминая намертво, и разодрала надвое. Исписанную половину она измельчила, изжевала и проглотила. А на чистой угольком написала записку: Эмма Югель, тринадцать лет, умирает, но не сдается. Да здравствует Франция! Если найдете мои слова — передайте отцу, что он может гордиться дочерью.