– Экстренный вызов! – надрывался кто-то на лестнице. – Резь в животе, помирает.
– В больницу поезжайте помирать, а здесь частная практика, – веско отвечал Сашка Пан, после чего возвращался к своему прежнему занятию.
Левин закрыл глаза и погрузился в тяжелый полусон-полубред без всякой надежды на то, что кошмар когда-нибудь закончится и что все эти незнакомцы, воняющие барахолкой, наконец уйдут из его квартиры.
Гавриков обыскивал квартиру куда менее деликатно, чем Сашка Пан: он распахивал дверцы шкафов, вытаскивал и переворачивал ящики и потом ворошил на полу их содержимое.
Украшения – действительно с бриллиантами, как и говорил Раевский, – обнаружились в шкатулке, лежавшей в комоде под бельем Фаины. По первой прикидке Гаврикова, здесь было миллиардов на сто пятьдесят – двести. Он заботливо рассовал цацки по карманам.
Раевский просился пойти с налетчиками, но Ленька даже обсуждать это не стал – отказал, и все. Напрасно Раевский, чуть не плача, доказывал, что он в таком деле необходим, поскольку знает квартиру и все ее тайники. Ленька почти не слушал. После того как Варшулевич ухитрился потерять богачевские меха и попасть в руки УГРО, Ленька сделался гораздо осторожнее. Кто другой, может, и не извлек бы полезного урока из случившегося, но у Пантелеева было мало времени: иногда он почти физически ощущал, как иссякают отпущенные ему дни. Он не мог ошибаться. Раевского в деле ему не нужно.
Пришлось Раевскому, взволнованному, серо-бледному, с трясущимися руками, ожидать результатов налета в пивной «Бомбей». Ленька обещал угостить его морфием и с этой призрачной надеждой оставил.
Сашка Пан уже заканчивал сортировать вещи и раскрыл приготовленный заранее чемодан, когда в дверь снова позвонили.
– Да уймутся они, наконец! – возмутился Пан. Он даже не стал подходить и спрашивать «кто?», а потом врать про занятость доктора Левина. Надоело. Позвонят-позвонят – и сами уйдут.
Но тут в двери заскрежетал ключ. Пан насторожился, встретился взглядом с Ленькой, показал пальцем на дверь. Ленька бесшумно подошел и встал рядом.
Натянулась цепочка, в просвете между дверью и косяком показалось хорошенькое женское личико в обрамлении черных вьющихся волос.
– Фаина Марковна! – позвала девушка. – Да что, в самом деле, на цепочку закрыто! Фаина Марковна! Это я, Маруся.
Ленька снял цепочку и быстро отворил дверь. От неожиданности Маруся уткнулась лицом прямо ему в грудь и сказала:
– Ой.
– Не бойся, – сказал ей Ленька. – Я пациент доктора, Пантелеев моя фамилия.
Маруся раскрывала глаза все шире. Она уже увидела беспорядок в коридоре и каких-то чужаков, шаривших среди разбросанного добра.
– Ой, – прошептала Маруся и вдруг сильно дернулась и заверещала: – А-ай, грабю-ют!..
Ленька стиснул ее плечо так сильно, что она вскрикнула.
– Тихо ты, – сказал Ленька. – Говорят тебе, не трону. Что орать? Веди себя тихо. Ты ему кто, родня?
– Жиличка, – опять еле слышно отозвалась Маруся. И вдруг прижалась к Леньке, провела ладонями по его щекам. – Болезный, – сказала она. – А-ай, ты такой болезный…
Она вытянула губы, чтобы поцеловать его.
Он быстро отодвинул ее – все-таки очень крепкие у него оказались руки – и втолкнул в ванную, где сразу подала голос и заплакала Фаина.
– Тьфу ты, – пробормотал Ленька. – Вот блажная.
Он вернулся к приятелям. Те уже складывали в чемодан последние вещи: легкую женскую шубку, хороший костюм, трость с серебряным набалдашником…
– Пойдем? – полувопросительно произнес Сашка Пан.
Ленька кивнул и выглянул в окно. Бросил камушек в форточку. Извозчик, дремавший неподалеку от дома, поднял голову, пошевелил вожжами и опять впал в неподвижность.
– Пора, – решил Ленька.
Он вышел из квартиры, сохраняя спокойную повадку только что излечившегося человека. За ним показались Пан с корзиной и Гавриков с чемоданом. Все трое не спешили. Спустились по лестнице, вышли на улицу, постояли, привыкая к яркому свету. Извозчик почти наехал на них и только в последний момент придержал лошадь.
– Тьфу, оглашенные, кто ж так ходит, – сказал он. – По сторонам бы смотрели.
– А кто тут по сторонам не смотрит? – засмеялся Ленька. Он запрыгнул в пролетку и протянул руки, чтобы принять у Гаврикова чемодан. Последним уселся Пан с корзиной.
И только когда экипаж отбыл, в подъезд незаметно пробрался Раевский.
Следователь Иван Васильевич оглянулся на Юлия. Тот был белый как бумага, с потемневшими глазами. Усики казались нарисованными тушью на вспотевшей верхней губе.
– Волнуетесь, Служка? – осведомился Иван Васильевич.