Так что, вспоминая про борщ, шницель и компот, я размазывал охотничьим ножом на волглый полежавший хлеб ненавистное уже мне темно–коричневое непривлекательное повидло… Банку этого ужасного мазева, с блеклой нечитаемой этикеткой, я раз в неделю покупал в деревенском магазине, надеясь, что уж эта ― точно последняя и больше я за ним сюда никогда не приду. Продавщица через некоторое время стала смотреть на меня с опаской («Никто, кроме вас, не берет»). И еще я вспоминал мед.
Это когда на первом курсе мы тащились однажды в Абхазии с неподъемными рюкзаками по горной дороге к заветному ледниковому озеру Амткел, я нес в руке прекрасную изумрудную ящерицу (не во что было посадить: все мешки уже были заняты змеями и жабами), и нас обогнал грузовик. Из него, остановившись за поворотом, вышел молодой местный парень и, очень смущаясь и больше глядя себе под ноги, чем на нас, с сильным южным акцентом пригласил залезать к нему в кузов («Не надо людям такое тяжелое носить…»). А когда мы проезжали ближайшее селение, он притормозил на улице рядом с высоким южанином в грязных ботинках на босу ногу, пыльных серых брюках, выцветшей бежевой рубахе с надорванным карманом и в огромной тяжелой черной кепке. Они заговорили по–своему, посматривая на нас, и высокий, безоговорочно замахав руками, высадил нас всех ― угостить медом в сотах, нарезанных огромными, янтарными, светящимися изнутри кусками («Москвичи? Вы что, ребята! Я всю войну в оккупации у русской семьи прожил! Неужели я могу вот так вас просто отпустить, да?!»). Я еще никак не мог тогда поначалу с этим медом справиться, не ел никогда раньше соты.
После Афганистана я купил на чеки машину ― престижную по тем временам «шестерку», и в моей жизни началась уже не пассажирская, а водительская полоса.
А еще позже, поступив в докторантуру и оказавшись без зарплаты, на докторантской стипендии, смехотворно развевающейся в вихрях уже пошедшей обвальной инфляции, я вынужден был бомбить, подрабатывая извозом.
Я выходил с кафедры и превращался из доцента и докторанта в московского водилу, притормаживающего около очередного голосующего. Я становился леваком.
Кого и куда я только не возил! Бесчисленных, торопящихся по делам, красивых и интересных москвичей.
Раненного ножом бандита ― в «Скорую». Проголосовал мне стандартно одетый в кожу парень с малоинтеллектуальным лицом, нагнулся к приоткрытому окну:
― Братан, выручай, не ровен час, помру.
Отрывает руку от живота и показывает мне полную ладонь крови. А садясь, еще мою карту Московской области под себя на сиденье подсовывает, «чтобы не закровянить». Подвожу его к подъезду «Скорой», хотел проводить, а он мне:
― Нет, не надо тебе в это ввязываться; и ты не беспокойся, я никому ― ничего, это меня уделали. Только вот с ножом не могу туда идти; я тебе оставлю, брось вон там в кусты, если выпишусь, заберу. ― И выкладывает мне на коврик матерый стилет с кастетной рукояткой.
Торопящихся влюбленных с цветами. Опаздывающие на свидания дамочки средних лет пару раз оказывались настолько возбужденно–болтливыми, что торопливо выкладывали мне по дороге интим, который в иной обстановке и на товарищеском суде не выпытаешь.
Заблудившихся иностранцев, сующих бумажки с написанным по–русски адресом и готовых меня расцеловать за объяснения по–английски.
Веселых недорогих проституток, со смехуечками разъезжающих либо до, либо после работы.
Щупленького американца, не верящего в то, что я действительно бывал в его родном Гейнсвилле в центральной Флориде (потрясающее дело ― у них там огромное озеро–болото целиком ушло под землю в карстовую воронку; гул стоял по округе несколько часов; все черепахи обсохли).
Частного шофера, которому нужно было немедленно купить колесо для «кадиллака» своему капризному двадцатилетнему боссу. Он проголосовал мне у «Октябрьской» на Ленинском проспекте, держа в руках здоровый полиэтиленовый пакет (как оказалось потом ― с деньгами), в тот день, когда перед Васькиным днем рождения у нас с Лизой не было ни копейки, и я специально выехал ранним утром с четкой задачей ― набомбить ребенку на подарок и на угощение его гостям. Проездили с этим шоферюгой от бизнеса полдня по рынкам и толкучкам, и я заработал немыслимую по тем временам сумму, превышающую мой годовой докторантский доход; Бог послал…
Кооперативщиков и «челноков» ― некоторые из них пытались вести себя как новые русские, расплачиваясь «не глядя» заранее разложенными по разным карманам определенными и хорошо им известными суммами.
Но в ненастную, холодную или грязную мокрую погоду, возвращаясь из Москвы домой в Балашиху, я не брал платных пассажиров. Проезжая по шоссе Энтузиастов автобусную остановку у «Кинотеатра «Слава» или у «Шестидесятой больницы», я заранее примечал среди молчаливо ожидающих фигур особо невзрачных, «простых» женщин с детьми, которые даже не обращали внимания на поток машин, озабоченно высматривая никак не приходящий поздний, переполненный автобус. Притормаживал за остановкой, шел назад и незаметно но спрашивал: