Мы сели в пришедший за нами «уазик» и поехали под проливным дождем в Спасо–Прилуцкий монастырь.
Древняя монастырская стена, молчаливые башни по периметру, неподвижные и молчаливые колокола на колокольне внутри монастырского двора, тяжелое темное небо, дождь ― все это создавало ощущение трудной и непарадной приземленности, парадоксальным образом обрамляя исходящее из всего этого места невидимое сияние святости и чего‑то важного настоящего. Сподвижничества за веру, вот чего.
Мы, не сговариваясь, приумолкли, войдя в монастырские ворота. Колька, Сашка и Юрий незаметно перекрестились на входе; я конечно же обратил на это внимание.
Нас встретил молодой монах с отчетливыми монголоидными чертами лица; он был одет в видавшие виды ботинки, ветхую, поношенную рясу, подпоясанную затертым веревочным поясом, и в простую черную монашескую шапку. Проводив нас через двор к церковным дверям, он вошел доложить о нашем приезде.
Каждая деталь окружающего поражала меня своей непоказушной настоящестью и неимоверным трудом, сокрытым за всем этим. Стены, заложенные в 1371 году вологодским чудотворцем Дмитрием Прилуцким, пришедшим в Вологду из Переяславля–Залесского; башни, крытые посеревшей от времени дранкой; сложенные в арчатых углублениях монастырских стен поленницы дров на зиму; совсем не лубочно–рекламная колокольня и купола церкви внутри периметра стен. Трава местами не скошена, лошадь пасется без привязи.
К нам вышел наместник монастыря, удививший меня своей молодостью; выглядел он лет на двадцать пять, то есть был много младше всех нас. Без суеты и какого‑либо заискивания перед телевизионщиками расспросил нас о деталях программы и о целях съемки, согласился дать интервью, но на вопрос, можно ли снять внутри, ровным, спокойным голосом сказал, что лучше от этого воздержаться: интервью можно записать и здесь, под сводами вне храма, а сам монастырь снаружи выглядит не менее колоритно, чем внутри… Братии же ни к чему столь явное вторжение мирского…
Когда отсняли фрагмент, он уже вне кадра рассказал, что они ежегодно получают несколько сотен, а то и тысячу с лишним просьб со всей страны допустить к постригу, но выдерживают испытательный срок лишь единицы, да и то не каждый год. Сейчас в монастыре всего двенадцать монахов.
Досняли все, попрощались, направились к выходу, и вдруг меня прямо как толкнуло что‑то изнутри: «Вот оно!» Я на ходу развернулся, догнал священника, извинился и, запинаясь под его строгим взглядом, задал свой вопрос (не может ли он меня здесь покрестить).
― А что это вдруг приспичило?
― Ни в коем случае. Совсем не приспичило и уж тем более не вдруг. Но место такое, что уйти просто так не могу…
Он расспросил меня подробно и неспешно, кто я, откуда, где и что делаю; еще о чем‑то, что, как казалось, не имело отношения к моему вопросу–просьбе.
Он смотрел на меня долго и строго, не стесняясь этой своей строгости, несмотря на нашу явную разницу в возрасте. Я еще больше смутился.
― Вообще мы здесь мирских не крестим. А если крестим, то очень редко. Тебя я покрещу. Приезжай завтра к одиннадцати. Крест и рубаха у тебя есть?
Новая белая футболка, купленная специально еще за кордоном, у меня была, лежала в гостинице в нераспечатанном пакете, а креста не было. Потому что я не хотел покупать любой попавшийся, а искал такой, какой мне исходно представлялся, когда я слышал слова «нательный крест». Понятия не имею, почему мне хотелось именно такой крест, я даже не помню, где и когда я его видел (ведь наверняка видел, не мог же сам придумать из ничего).
― Креста нет. Рубаха есть, ― ответил я.
Наместник обратился к постоянно присутствующему невдалеке молчаливой тенью монаху:
― Владимир, открой ему лавку, пусть посмотрит. ― Потом он повернулся и, лишь склонив голову в ответ на мое признательное прощание, ушел вверх по ступеням.
Монах подошел ко мне и, потупив взгляд, сказал тихо:
― Пойдемте, я вам открою нашу лавку. ― Мы прошли еще глубже под какие‑то следующие своды, он вынул из складок рясы большой ключ и отпер им деревянную дверь из толстых досок и с огромными, во всю ширину двери, коваными петлями. Вошли в маленькую комнатку без окон с единственным застекленным прилавком. ― Дело в том, что у меня всего один крест есть, последний остался, так что выбирать не из чего… ― Он выдвинул из‑под стекла коробку с черным подбоем и поставил ее передо мной. Там среди маленьких женских крестов лежал один–единственный мужской. До деталей точно такой, о каком я и думал с момента решения покреститься…
Должен сказать, что к этому дню у меня было уже несколько неправдоподобных возможностей убедиться в том, что Бог, несомненно, существует. И некоторые из них были куда более впечатляющими. Поэтому я не удивился. Я просто обрадовался. Быстро достал деньги, купил крест и цепочку к нему; положил на стекло солидную сумму, существенно превосходящую стоимость покупки.