Когда думаешь о том, как Зарудный, Пржевальский, Ливингстон или Льюис и Кларк записывали свои наблюдения после долгого дня около экспедиционного костра; когда понимаешь, что, не имея фотоаппаратов, они находили время делать зарисовки растений и животных, горных хребтов и речных каньонов, которые описывали впервые, отчетливо осознаешь, что немыслимые доселе преимущества нашего современного, пронизанного электроникой мира, ― это всего лишь удобный инструмент, который может помочь тому, кто стремится стать мастером, но который сам по себе не заменяет мастерство…
Взять, например, Зарудного. Еще пацаном, живя у тетки в оренбургском поместье вдалеке от родителей, никогда не уделявших ему никакого внимания, он проникся обаянием природы и почувствовал волю, проводя свои дни в степи и в перелесках по берегам рек. Отправленный в кадетский корпус, он сбежал оттуда, был водворен обратно, снова сбежал. И потом уже всю жизнь терпеть не мог канцелярских обязанностей и страдал на службе от казенных порядков, задыхался от служебных инструкций «казенного заведения», рвался на волю ― в свои путешествия. Но в странствиях этих, лишь только доходило до записи наблюдений и научных сборов, не было человека более дотошного, педантичного, более беспощадного к самому себе и более аккуратного, чем Зарудный. Он вел свои дневники с фанатичной обязательностью и аккуратностью. Если по–еле тяжелейшего дня в пустыне, после препарирования ночью, при свете фонаря, добытых за день птиц, еще не был написан дневник, усталости для него не существовало. Он писал и писал часами, занося своим скачущим, как мелкие волны, почерком на бумагу все увиденное. Когда я сегодня читаю его книги, часть которых представляет собой хронологические дневниковые записи путешествий по Иранскому нагорью и прочим, далеко не самым гостеприимным местам, я не могу понять, как он фиксировал в поле весь этот материал (ведь невозможно же на ходу, без диктофона, в записной книжке описывать каждый поворот реки, каждую куртину деревьев и каждое ущелье!).
И еще одно. Это уже чистые эмоции. Каждый раз, распечатывая сейчас на принтере на свежих белоснежных листах нынешние свои полевые дневниковые записи и сознавая незаменимое удобство этого, я с теплой грустью в душе перелистываю страницы своих былых полевых дневников. Со случайно раздавленными между ними комарами. С вложенным когда‑то и оставшимся там на десятилетия листиком или цветком растения, которое я тогда определял. Или с подсунутым под обертку найденным на тропе птичьим пером. С пометками и дополнениями, многократно вносившимися уже годами позже. С записями, сделанными во время совместных экспедиций моими былыми соратниками ― студентами и коллегами. Вот старательный округлый девчачий почерк сменяется почти детскими скачущими мальчишескими каракулями, потом размеренным полупечатным шрифтом уже другой, уверенной руки, потом почти нечитаемыми иероглифами, требующими специальной расшифровки, а потом ― страницей, на которой вообще все написано вверх ногами… Калейдоскоп характеров, череда знакомых лиц, переплетение разных судеб, непроизвольное сравнение нас всех тогдашних с нами нынешними… Рукописные записи, такие разные и так много говорящие о каждом из тех, кто их оставил.
Не случайно, наверное, в сегодняшней, все более компьютерной жизни я все больше ценю полученное письмо, если оно написано от руки… Так что тебе за твое послание, написанное за два раза разными ручками, ― особое спасибо (хорошо, что ты рыбу в него не заворачивал…).
Так что для меня страницы старых полевых дневников ― это не отражение и описание жизни, это сама жизнь. Сегодня я жертвую этим ради целесообразности затрачиваемых усилий» понимая, что не имею права рисковать собранными наблюдениями, случайно утеряв потом их единственный экземпляр. Но мне очень не хватает тех клетчатых затертых страниц из обычных общих тетрадей, которые являлись свидетелями и участниками всего со мной происходившего…
А иногда и того больше. Хочется бросить на фиг все эти нынешние технические излишества и уйти наблюдать просто с биноклем, записной книжкой и авторучкой в кармане… Честно говоря, я иногда (очень редко) так и делаю. А потом, когда все же перепечатываю эти записи на компьютер, думаю сам про себя: «Во дурак‑то, делать, что ли, нечего?..»