Категорически не хватает своих глаз! Просто отчаяние охватывает. Несколько редчайших вещей под руками (что аист, что снегирь), но ведь не раздвоишься! Вот когда самый момент насажать вокруг пяток надежных студентов с подробными инструкциями, но… Ни помощников, ни времени, ни аппаратуры, какую хотелось бы иметь, сейчас нет, а жадность на еще не увиденное утихомирить внутри не могу. Семнадцать часов в день точно работаю, но все равно не хватает.
Просто невозможно ото всего этого оторваться, хоть и понимаю, что блажь. Мало ли кто чего, может быть, никогда нигде не наблюдал…
Всего самому не увидеть и не записать, и уж тем более не понять.
Но я ведь тебе про аиста начал писать.
Так вот, в знойном дружественном Туркестане, как и во всех прочих частях своего некогда обширного ареала (в основном по лесной зоне), этот птиц повсеместно очень скрытен, редок и населяет самые глухие и труднодоступные места.
В Западном Копетдаге его гнезд вообще не находили. Поэтому, наблюдая этих молчаливых элегантных птиц, подолгу без движения стоящих, как в карауле, на скалах над гнездом (один из них провел так, стоя на одной ноге, пять часов (!), ― захватывающее своим динамизмом зрелище…), я постоянно ощущаю отрадное чувство приобщенности к нетривиальному орнитологическому явлению и к очень интересному виду.
Птенцы в гнезде только что вылупились, еще и ползать толком не могут, но гнездо расположено так, что хотя бы его часть всегда в тени, даже в полдень; поэтому детки лежат в тенечке; все «продумано».
Лежат они там, как три белых пуховых комочка с непропорционально–огромными нелепыми шнобелями (в таком возрасте главное ― питание, поэтому клюв, как самый важный и необходимый инструмент, развивается быстрее других органов). Не верится, что через несколько месяцев эти цыплята превратятся в подобных своим родителям огромных экзотических птиц.
Взрослые аисты, кстати, при всей своей броской внешности, изысканностью и утонченностью поведения не блещут. Никак особенно друг с другом не общаются, ограничивая контакты в важные для супругов моменты (смена партнера на гнезде и т. п.) лишь крайне сдержанными, лишенными внешних эмоций ритуальными демонстрациями ― малозаметными поклонами. Причем выглядит это не как интеллигентная элегантность, а как равнодушие. Такое чувство, что брак у них не по любви, а по биологическому расчету продолжения своего уникального черного аистиного рода. (Может, они даже по имени друг друга не знают?)
При наблюдении за ними не покидает ощущение, что внешним своеобразием Бог наградил, а вот при распределении мозгов и эмоций явно отвлекся на что‑то другое (известно, на что ― на воробьиную мелкоту: все мозги и эмоции достались синичкам, поползням, воронам, сорокам, галкам, сойкам и прочим их воробьиным родственникам).
Помимо импозантной и загадочной внешности, контрастирующей с обликом всем знакомых белых аистов, черные аисты поражают меня тем, что, паря в восходящем потоке теплого воздуха без единого взмаха крыльев, набирают прямо над гнездом высоту в полтора километра, а потом планируют из поднебесья куда‑то за горизонт.
А когда возвращаются, отрыгивают в гнездо довольно крупную (с ладонь) рыбу, кормят ею птенцов и сами едят, сидя на гнезде. Одна из птиц принесла в зобе за один раз шестнадцать рыбешек. Ловят где‑то далеко на постоянных притоках Сумбара (вода должна быть прозрачная, а в самом Сумбаре она мутная). Видеть эту рыбу в прокаленном солнцем скальном пустынном ландшафте весьма духарно…
Ладно, все. Вольно. Привет там Чаче, Ленке и Эммочке».
22
…однако путь его был недолог: его снова схватили какие‑то дивы и отнесли к главному диву…
С пограничным же переполохом дело было так. Уехав утром на попутке из Кара–Калы, я провел тогда замечательный день далеко в горах. Было очень жарко, и в одном месте, когда я остановился, рассматривая что‑то в бинокль, хохлатый жаворонок подлетел и подсел, с открытым от жары клювом, почти мне под ноги на жалкий клочок падающей от меня тени: страх перед человеком уступил перед потребностью спрятаться от палящего солнца.
После полудня, присев на одной из вершин перевести дух, я на минуту задремал. Вздрогнув от дикого реактивного воя и свиста рассекаемого воздуха ― белобрюхий стриж как снаряд пролетел почти над моим лицом ― и открыв глаза, я ошалело и без всяких на то оснований решил, что уже в раю: прямо надо мной и над стоящей рядом ферулой порхали сразу четыре алексанора ― крупные, желтые, похожие на махаонов, но чрезвычайно редкие бабочки, экземпляры которых в научных коллекциях наперечет. Для бабочки этот вид не менее редок, чем ястребиный орел среди птиц: в Туркмении встречается лишь в Копетдаге, где его безуспешно разыскивают почти сто лет. Но в Западном Копетдаге он есть, об этом и о его редкости я знаю из вечерних разговоров со знакомыми энтомологами.