Парадоксальным образом связь с фасциатусом в Кабуле не только не прервалась, но даже стала крепче. С руководителем проекта, моим коллегой по кафедре, Владимиром Володиным (немаловажно В ведущим специалистом в стране по хищным птицам), мы лишь за высокими стенами нашего посольства и под его усиленной охраной позволяли себе роскошь посидеть часок с биноклями в зарастающем парке, наблюдая птиц.
АФГАНИСТАН
…я слышу возгласы «урус, урус!» и вижу пять человек афганской прислуги: один из них кричит мне: «боро!» (прочь, вон!)― и прицеливается из винтовки, а остальные, сделав злобные глаза, ругательски ругают Россию и Персию. Тогда я снимаю с плеч ружье и, поклявшись, что застрелю кого‑нибудь, если не прекратят ругань, подхожу к изгороди и спрашиваю о причине подобного отношения. «Имеем хукму (приказание) от сагиба Тренча (английский консул…) не пускать русских людей к колодцам и гнать их выстрелами», ― отвечает один из нахалов. «Боро!» «Попробуйте сделать это», ― возражаю я и, велев передать мистеру Тренчу некоторые эпитеты, приказываю развьючить часть каравана…
― Да будет известно вам, ― возвестил он, стоя неподалеку от трона… ― что с нынешнего дня ваша страна объединяется со страной Чин, правителем коей являюсь я… Если вы несогласны с моим решением, я тотчас уничтожу вашу страну.
«10 июня…. Гнездящиеся в парке советского посольства сорокопуты упорно игнорируют войну, легкомысленно занимаясь своими семейными делами, словно ничего вокруг и не происходит. Выясняя отношения, подергивают себе франтоватыми рыжими хвостами. Мы же с Володиным, на фоне осадной кабульской жизни, наслаждаемся урываемыми минутами наблюдений за птицами с особым упоением.
Пройдя автоматчиков у входа, можно расслабиться, даже, где‑нибудь подальше от дорожек, незаметно развалиться на зеленой травке под акацией, сквозь ажурную листву которой просвечивает серое от жары, безоблачное хорасанское небо…
«В Хороссане есть такие двери, где обсыпан розами порог. Там живет задумчивая пери. В Хороссане есть такие двери, но открыть те двери я не мог…»
Цветов в посольстве полно, поистине райские кущи. Эдем за трехметровой стеной с охраной у ворот. Все поливается, поэтому заросли и буйство жизни ― как в джунглях. Вон сорокопут, сидя на сухой ветке, ловит, слетая в траву, четвертую огромную сочную гусеницу подряд. Лафа.
Пошастать бы по горам, посмотреть, как там орлы, и вообще. Зарудный сто лет назад в этих краях фасциатусов встречал постоянно. Интересно, какая популяция здесь сейчас?
Сэр Володин, кстати, поработав в полусотне стран по всему свету и птиц насмотревшись всяких, за историей ястребиного орла следит по моим рассказам с особым вниманием, выделяя эту птицу даже на престижном фоне прочих хищников.
Порой, минуя охранника с автоматом, я прихожу в володинский ооновский офис выпить кофе. Здороваюсь с Наби, его элегантным секретарем ― высоким крепким афганцем западного склада, проработавшим десять лет в Штатах (интересно, шпионит он за нами или нет?), вслепую печатающим на английском и на дари, иронически улыбающимся на наши шутки и остроты, но никогда не присоединяющимся к неформальным разговорам «белых боссов».
Подчеркнуто дружелюбно киваю ханумке средних лет, неподвижно сидящей в углу на стуле со стеклянным взглядом, каждый раз судорожно скукоживающейся от моих приветствий.
― Привет! Кофе будешь? ― Володин не прочь оторваться от своих бумаг по поводу моего прихода.
― Буду. ― Вообще‑то я кофе не жаловал до приезда сюда, но уже научился пить его в любое время дня на ооновских тусовках.
Володин по–английски обращается к Наби, тот на дари ― к ханумке–статуе. Она встает, как робот–мумия, и молча выполняет простые движения, наливая и подавая мне кофе, пиалушку с маленькими кусочками сахара, блюдечко с ореховым печеньем, а потом опять садится на свой стул с по–прежнему непроницаемым лицом.
Ритуал, порядок, иерархия. Восток. Три языка друг за другом, и все из‑за одной чашки кофе. Вот она, чарующая и неподдельная прелесть бытия…
Я присаживаюсь у окна, рассматривая буднично копошащийся внизу Кабул. Сегодня воскресенье, но здесь выходной по пятницам; и не десятое июня сегодня, как у нас, а двадцатое марта по местному календарю. А год, так и вообще не тысяча девятьсот восемьдесят пятый, а тысяча триста шестьдесят четвертый.