Слева от дороги по крутому склону горы карабкаются нагроможденные друг на друга глинобитные постройки, создавая в совокупности некое единое грандиозное архитектурное сооружение, небоскреб не небоскреб, муравейник не муравейник. На дорогах ― желтые, как во многих странах (но не в Союзе), такси и такие же желтые автобусы с окнами без стекол и со свисающими из дверей гроздьями пассажиров.
На всех перекрестках царандоевцы в высоких ботинках и с «Калашниковыми». Интересно, о чем думает оружейник Калашников, когда сидит вечером около телевизора с белобрысым внуком на руках и видит в программе «Время» свой автомат по всему миру у всех враждующих сторон?..
Из сутолоки автомобильного движения, непривычно пестрящего множеством незнакомых марок машин, каждую секунду вырываются сиплые гудки клаксонов; городская суета озвучена непрерывной какофонией бибиканья по поводу и без повода, ― непривычно после Москвы. Выглядит все это как волшебный калейдоскоп, как карнавал или ярмарка, зазывающая и распевающая на тысячу голосов.
А прямо под окнами ― базар, чем‑то похожий на ашхабадский. На земле под ногами у покупателей и продавцов снуют малые горлицы ― те самые, что воркуют по утрам под моим окном в Кара–Кале. Изумительная птица. Прекрасная винная окраска, изящные миниатюрные пропорции, великолепный летун, но при этом безнадежно и восхитительно глупа… Впрочем, нет, она не глупая. Она ― по–девичьи недалекая, вот как.
Солнце светит так же; камни и полынь по склонам те же, что и дома; солнце то же… Та же земля! Точно такая же. Ну, добрался сюда человек века назад чуть иначе; говорит чуть на другом языке; одежда немного другая; но как это все не важно на фоне абсолютно таких же холмов…
Пиджак бы снять, но при Наби, в этом офисе, вроде как на ооновской территории, неудобно в открытую с пистолетом. Распускаю галстук и достаю из дипломата бинокль. Через оконное стекло видно нечетко, но все‑таки.
― Эй ты, псих, хоть отступи от окна, совсем‑то уж откровенно не дразни снайперов… ― Володин, пожимая плечами, крутит у виска пальцем и продолжает перебирать бумаги, сидя под голубым флагом на стенке, как настоящий азиатско- ооновский босс. Башлык.
Заграница: ксерокс под рукой, факс на тумбочке. Как подумаешь, что дома для копирования одной странички три недели бегаешь по инстанциям, собирая подписи кондовых бюрократов и раздавая шоколадки избалованным секретаршам, чтобы эту страничку залитовать, страшно становится. И потом, когда получишь копии, чувствуешь себя если не героем–победителем, то уж человеком, успешно справившимся с трудным и ответственным делом, а что на этой страничке написано, и не важно уже.
Народу на базаре не очень много; в основном мужчины. Когда здороваются с близкими знакомыми, в качестве сердечного приветствия следует тройное соприкосновение щеками, сопровождающееся поцелуями в пустоту (Васечка, дурачок, точно так же старательно чмокает изо всех сил губами в пустоту, еще не умея попасть в прильнувшую к нему щеку).
Национальная мужская одежда у афганцев ― мечта: широченные порты в обтяжку у щиколотки, с веревкой на поясе и свободная рубаха, свисающая до середины бедра.
Все женщины, какие есть, в парандже, через сетчатое окошко которой лица совсем не видно. Интересно, каково младенцам, которых на руках тоже под паранджой таскают. Детей не видно, только два мальчишки, лет по десять, работают, перекладывая арбузы из одной кучи в другую.
Детям, как всегда, достается от войны больше всех. Как увидишь ребенка, поспешно подъедающего что‑то на жаре из вонючего помойного бака, волосы дыбом встают.
Такси остановилось у подъезда министерства; не успел пассажир (шурави) вылезти, как к нему откуда‑то из‑под колес подскочил оборванный юркий старикашка, выхватил у шофера цепкими паучьими лапками чемодан, бегом пронес его к входной двери, скинул там и бегом, подобострастно ще–рясь беззубым ртом, потрусил назад с протянутой рукой, в которую получил раздраженно сунутые смятые афгани.
Не ропщи, старик, радуйся, что хоть это дали; считай, повезло; шурави к культуре чаевых непривычные. Взятки давать умеем, чаевые нет. Взятку даешь отчасти сам себе, для своего дела, в себя инвестируешь, а чаевые? Это же вроде как просто так, за красивые глаза, отдать кому‑то свои кровные?.. «Да вы шо, робяты?..» Интересно, старикашка этот тоже на душманов работает?»
«18 июня. Утром встал в 4–40, умылся–побрился ― и на психодром. Еще один прикол: майдан в советском микрорайоне, площадь перед клубом ― это центр многих событий.
С утра майдан ― это не майдан, а психодром, по которому совграждане–шурави (т. е. мы) всех возрастов, мастей, всех степеней худобы и толщины носятся, скачут, прыгают, дергаются и мотаются для утреннего здоровья, как ненормальные. («Отдыхаем хорошо, только устаем очень…») Это отчетливая мода, которой почти все поголовно (но не Володин, лентяй) следуют; катастрофически массовый энтузиазм. Полезно, полезно.