В тот день Мэриан не стала скрывать от своей воспитанницы правду. Она рассказала девочке о том, как однажды в ее жизни появился мужчина. Он прилетел с неба и был красив, как ангел. Они были очень счастливы, а потом, когда на свет появились Дэвид и Дэниел, их радость казалась безграничной. Но счастье оказалось недолгим: в один прекрасный день Дэниел и его отец исчезли. «Они вернулись на небо»,- сказала тогда Мэриан. Услышав это, Николь расплакалась: несмотря на то, что ей было всего пять, она прекрасно знала, что такое горечь утраты. Она тоже теряла близких. Ее родители тоже вернулись на небо.
Придя домой, Николь первым делом рассказала эту историю тете. Но та отреагировала совсем иначе: насторожившись, она отослала девочек спать. А на следующий день Мэриан не пришла на работу. Николь и Эмбер сказали, что она уехала к родственникам на какое-то время. И лишь спустя почти десять лет Николь узнала, что на самом деле Мэриан отправили в психушку, а Дэвида – в интернат. Тогда девушка и узнала, что не было у Мэриан ни мужа, ни второго сына. Что настоящее имя отца Дэвида неизвестно даже Мэриан, и что вся эта история – лишь попытка больного рассудка оправдать девичью легкомысленность. С тех самых пор Мэриан обитала в лечебнице: время не щадило ее миловидного смуглого лица, истерло в мозоли некогда нежные руки, но, тем не менее, оно не смогло пошатнуть ее веру. Несмотря на то, что прошло почти тридцать лет, она все еще ждала воссоединения своей семьи.
Врачи, которые наблюдали ее, не смогли поставить ей диагноз и назначить лечение. Они лишь дали ей прозвище – Афродита, – считая, что ее расстройство вызвано увлечением древнегреческими мифами, где Боги спускались к смертным, очаровывали женщин, и возвращались на Олимп, коротать вечность.
Все эти двенадцать лет Николь задавалась вопросом: что было бы, не расскажи она историю Мэриан тете? Наверняка она научилась бы как следует шить, и Дэвид, о котором не было больше никаких вестей, был бы вместе с матерью…
- А ну-ка стоп! – внезапно Мэриан отвесила звонкий подзатыльник своей бывшей воспитаннице, чем немало удивила последнюю. – Знаю я этот взгляд, девочка! Жалеть меня вздумала?!
Николь было открыла рот, чтобы возразить, но не смогла: кусок шоколадного бисквита, направленный проворной рукой няни, дал ее челюстям другую работу.
- И думать забудь! Вот чего еще не хватало! Меня и жалеть?!! Нет, не бывать этому! – женщина приготовила следующий сладкий снаряд, на случай, если девушка начнет спорить. – Я живу на берегу моря, меня кормят, одевают, выгуливают и, самое главное, у меня здесь куча интересных собеседников! Вот ты, девочка, можешь подобным похвастаться, а?!
- Нет, няня, – промычала Николь, добивая злосчастный торт.
- То-то же.
- Но ты здесь и….
- И что? – женщина пристально посмотрела на девушку: веселье исчезло из ее глаз. – И что с того, что я оказалась здесь? Жалеть о том, что могло бы быть – последнее дело, девочка. Какой смысл изводить себя подобными мыслями? А уж если ты и взялась за самобичевание, то будь добра делать это на совесть! Ты жалеешь женщину, угодившую в клинику и лишившуюся из-за этого дома и родных. Ну а скажи мне тогда, не жаль ль тебе было бы женщину, которая провела свою жизнь в компании кастрюль, воспитывала чужих детей, забыв о собственных? Которая ничего не знала бы, кроме двадцати разных способов закрутки солений? Которая бы в жизни не провела свободной минутки для себя? Такую женщину тебе было бы не жаль? Ну, чего ты молчишь?
- Я... я просто…
- Ты просто много на себя берешь, моя дорогая! Ты – орудие судьбы. Как и мы все. Если мне суждено было тут оказаться, то рано или поздно это случилось бы. Понимаешь?
- Если честно, я раньше не замечала за Вами такого фатализма, няня, – Николь выглядела слегка озадаченной. Возможно, слова женщины имели смысл, однако, слишком уж они похожи на попытку найти себе оправдание. Николь же не собирается искать себе оправданий. Судьба или нет, но она коренным образом изменила жизнь сразу нескольким людям – нарочно или нет, не имеет значения. Так как она может об этом забыть? Это неправильно.
- Неудивительно, девочка, ведь раньше я не задумывалась о судьбе. Этого я нахваталась у них, – она кивнула на другой конец внутреннего дворика, где две женщины, с ног до головы укутанные в ткань, склонились над какой-то дощечкой.
- Мусульмане?
- Да. Вот уж не знаю, действительно ли все предначертано, как они говорят, но жить с такой установкой легче, не находишь?
- Больше похоже на способ оправдать свое бездействие. Или наоборот – действие.
- Возможно, – Мэриан улыбнулась одной из своих теплых располагающих улыбок. – Но иногда мне кажется, что все, что происходит с нами, имеет определенную цель. Вот смотри, – она обвела рукой весь внутренний дворик, – еще какое-то время назад наш мир сотрясался от войн, межнациональной розни, религиозных конфликтов и прочих крайне неприятных вещей. Скажи кто-нибудь человеку того времени, что в один прекрасный день он окажется в одном месте с мусульманами или сикхами, белыми или смуглыми, будет есть с ними из одной кастрюли, спать под одной крышей, говорить на одном языке – как думаешь, поверил бы он в это? Но сейчас все так и происходит. Сейчас, окажись ты в Китае, Америке, России – сможешь ли ты отличить их друг от друга? Нет. А все потому, что теперь не страна определяет нацию, и вообще, думаю, скоро не будет наций как таковых… Под угрозой, реальной угрозой исчезновения мы наконец-то осознали, что мы – одно целое. Разве это не чудо? А теперь скажи, было бы это возможным, если бы не нынешние проблемы с экологией? Вот, девочка, яркий пример того, что любое событие имеет две стороны: хорошую и плохую. И только от нас зависит, какую из них мы видим в первую очередь.
- Если планета не справится, то нам всем конец, но мы хотя бы умрем в мире и согласии друг с другом, – подытожив, усмехнулась Николь. – Для меня это слабое утешение. А позитивный настрой…Он не спасет человечество, няня.
- Чему быть, того не миновать, – просто и с фатализмом ответила та.
- А кто говорит о спасении человечества? – раздался откуда-то сзади недовольный голос. Обернувшись, Николь увидела приземистого старичка, укутанного в нечто, подозрительно похожее на флаг с гербом города. Судя по выражению лица Мэриан, догадка девушки оказалась верна.
- Филипп, – поздоровалась женщина и знаком пригласила его присоединиться, – рада Вас видеть. Хочу сказать, что этот цвет вам очень к лицу.
Старик не обратил никакого внимания на комплимент – все его внимание было приковано к свертку, который лежал на скамейке. Шумно потянув носом, он насупился и сердито посмотрел на Николь.
- Шоколад? Здесь?
Николь, которая была застигнута врасплох, просто сидела и хлопала глазами.
- Да, Филипп, – Мэриан же не испытывала никакого дискомфорта. – Присоединитесь?
Пожилой мужчина окинул собеседниц пристальным взглядом, затем взглянул на пакет, потом – снова на женщин. С царственным видом он-таки сел на скамейку и поправил съехавший с одного плеча флаг.
- Я слышал, вы говорили что-то о спасении человечества, – то ли спросил, то ли констатировал тот. – Могу я узнать, от чего вы собираетесь нас спасать?
Николь, которая все еще не пришла в себя, уставилась в пол, дабы избежать взгляда выцветших серых глаз. Она не имела ни малейшего понятия, как разговаривать с этим типом. Собственно говоря, она даже не знала, с кем она разговаривает. Было бы проще, если бы у пациентов был бейджик с именем и диагнозом: чтобы знать, как именно фильтровать информацию. А что если этот Филипп возомнил себя Цезарем – иначе зачем бы он использовал многострадальный флаг в качестве туники? – а она даже не поклонилась ему при знакомстве?
- Не нас, Филипп, а планету, – снова пришла на выручку Мэриан. Видимо, сказывался многолетний опыт пребывания в клинике: у женщины была большая практика общения с пациентами. Однако этот конкретный кадр явил собой нечто совсем нетипичное. Человек, еще пару секунд назад сидевший с видом, достойным особы королевской крови, внезапно разразился диким хохотом. Николь обменялась с няней что-это-с-ним-такое взглядом, но Филипп продолжал хохотать, придерживая многострадальный флаг.