Он принял меры к тому, чтобы этот разрыв был окончательным. Выполняя последнюю волю писателя, его вдова Елизавета Александровна Алексеева-Клингер предала огню весь личный архив мужа, в том числе и всю его обширную переписку.
Все более настойчивыми становились сомнения Клингера в искренности политики Александра. Уже в «Наблюдениях и размышлениях» есть запись, свидетельствующая о том, что к писателю пришло ясное понимание политической обстановки:
«Все для глаза, все для уха! Для первого — роскошные церемонии, для второго — звучные слова без политического смысла. А для языка — решетка, для ума — грозный, страшный надсмотрщик».
С годами реакционная сущность политики Александра, которую он в начале своего царствования прикрывал либеральными жестами, становилась все более явной. В 1814–1815 годах Александр перешел к открытой реакции и провел ряд мероприятий, одним из которых было слияние в 1816 году двух министерств: министерства духовных дел и министерства просвещения, что, по существу, означало полное подчинение второго первому. Во главе объединенного министерства был поставлен мистик и пиетист князь Голицын, личный друг Александра. Клингер был отстранен от должности. По этому поводу Карамзин писал И. И. Дмитриеву:
«Объединение двух министерств последовало с тем намерением, чтобы мирское просвещение сделать христианским. Отныне кураторами будут люди известного благочестия. Клингер уволен, мне сказывали, что он считается вольномыслящим».
За отстранением от кураторства последовало освобождение Клингера и от всех остальных должностей. В 1820 году он был окончательно уволен в отставку.
С этих пор писатель уже нигде не бывает и долгие годы живет очень замкнуто, встречаясь лишь с немногими друзьями. Ближайшим из них был скромный пастор Муральт, оставивший интересные воспоминания о Клингере, в которых он с глубоким уважением отзывается о высоких нравственных достоинствах писателя, хотя и сетует на свободомыслие своего друга в вопросах веры и религии.
Но не один только пастор Муральт оставил воспоминания о Клингере. Его имя вспоминают и враги. Среди мемуаров такого рода особое место занимают воспоминания Фаддея Булгарина, изданные в 1846 году. Булгарин обвиняет писателя в нелюбви к России, ко всему русскому.
Совершенно понятно, что смелый мыслитель и вольнодумный писатель не мог пользоваться симпатией со стороны реакционного, (николаевского литератора Булгарина. Что же касается версии о нелюбви Клингера к России, пущенной в ход Булгариным и повторенной в дальнейшем многими историками литературы, то она ни на чем не основана. Больше того, в «Наблюдениях и размышлениях», как и в письмах, Клингер высказывает чрезвычайно высокое мнение о достоинствах русского народа и говорит о нем с настоящим уважением. Будучи куратором Дерптского университета, Клингер приложил много усилий к тому, чтобы воспитанники университета хорошо знали русский язык; он знал его и сам, хотя до конца жизни говорил как по-русски, так и по-французски с сильным немецким акцентом. Интерес Клингера к прошлому России подтверждают его драмы, посвященные русской истории: «Фаворит» («Der Günstling») и «Ориантес» («Oriantes»).
Но для Клингера Россия не была однородна: с уважением относился писатель к народу страны, в которой жил и работал, и с презрением — к придворной среде, в которой ему приходилось вращаться. Вот это последнее обстоятельство, в сочетании с широко известным вольнодумством Клингера, с независимостью его суждений, и явилось причиной отрицательного отзыва Булгарина.
Самыми близкими друзьями Клингера в эти годы были книги. Он собирал свою библиотеку много лет и, умирая, завещал ее Дерптскому (ныне Тартускому) университету. Она и сейчас хранится там, в университетской библиотеке, в качестве специального клингеровского фонда. В библиотеке есть книги о России. Пометки писателя на полях этих книг — свидетельство его живого интереса к России, к ее прошлому, к ее природе и ее языку.
В 1831 году в возрасте 79 лет Клингер умер. С полным правом писатель мог сказать о себе в своей «Авторской исповеди»: «Тем, что я стал таким, каков я есть, и всем, чего я достиг, я обязан только самому себе. По мере сил и способностей, я развивал свой характер и ум, и, так как я делал это столь же серьезно, сколь и честно, то все, что в жизни зовут счастьем и успехом, пришло само. Никто не наблюдал за мной пристальнее и не относился ко мне беспощаднее, чем я сам».