Я не сумел удержаться. Вот он всегда так! Знает же, что я любопытен, как кот… И я подался вперед, наклонившись к нему. Меня тут же коварно сцапали в объятия и завладели моими губами в собственническом поцелуе.
— М-м-м… — Я уперся в грудь Анри, чтобы не упасть на него всем весом, ведь он был ранен, и покорно раскрыл губы, впуская его язык в свой рот. Матерь Божья… Никогда не умел ему противостоять. Его язык был ласковым, настойчивым и таким требовательным, что я мгновенно растаял, застонав ему в рот. — Анри! — с трудом отстранившись от него и тяжело дыша, пробормотал я возмущенно: — Ну что ты творишь, бесчестный пират? Ты же ранен!
Он рассмеялся веселым, чуть хрипловатым смехом.
— Вот именно, — заявил он мне. — Я ранен. А ты отказываешь мне в целебных поцелуях.
— Целебных поцелуях? — Я прищурился.
— Конечно. Один поцелуй, и я готов свернуть горы! — снова засмеялся Анри.
— Не верь ему, — вдруг раздался насмешливый голос Филиппа от двери. Я обернулся. Он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку и скрестив руки на груди. — Он бесчестный, беспринципный пират, ни одному его слову верить нельзя.
Анри фыркнул, а я рассмеялся, понимая, что Филипп шутит.
— Иди сюда, — со смехом произнес я. — Я и тебя поцелую, мой принц.
Филипп охотно подошел и наклонился ко мне за поцелуем. Обвив руками его шею, я прижался к его губам.
А через несколько минут в комнату вошла служанка, принеся с собой огромный поднос с завтраком на троих. Установив маленький столик на постели раненого, она разложила на нем наш завтрак и, пожелав приятного аппетита, удалилась. Это было самое счастливое утро в моей жизни. Мы завтракали втроем, Анри и Филипп перекидывались остроумными шуточками, и мой пират развлекал нас пошловатыми историями о своих морских приключениях.
Я еще никогда не был так счастлив.
========== Глава VII ==========
Франц.
За неделю королевская столичная резиденция была приведена в порядок. Никаких следов кровопролития не осталось, Филипп был целыми днями занят тем, что исправлял все деяния Ришелье, то есть вплотную занялся внутренней экономикой Франции, вводя новые реформы. Свадьба была назначена через месяц. Он получил письмо от своего отца, в котором испанский король Фердинанд сообщал, что лично явится на свадьбу сына, и отчитывал его за такое необдуманное поведение. Возмущался, что Филипп, являясь наследником испанского престола, рисковал собой. И я с легким волнением ждал своей собственной свадьбы и приезда родителей Филиппа.
Ален тоже куда-то запропастился. Постоянно был чем-то занят, пропадая на набережной. Этого мальчишку — Элиаса — я больше не видел, но Ален сказал, что корабль Анри все еще стоит на причале, и я терялся в догадках, а вдруг он опять от меня уплывет… вместе с этим проклятым мальчишкой. Анри, медленно, но верно поправлялся, правда, необходимость безвылазно торчать в моих покоях и валяться в кровати изводила его. Он изнывал от скуки и безделья, а я, ехидно улыбаясь, сидел с ним, радуясь тому, что он вынужден сидеть в моей комнате. Он был только мой в эти дни. Филипп часто заглядывал к нам и подшучивал над пиратом, а тот отвечал ему угрюмыми взглядами. Я чередовал ночи с Анри и Филиппом, все так же разрываясь между ними обоими. Филипп предпочитал спать в своих покоях, хотя однажды я робко предложил ему хотя бы одну ночь провести со мной и Анри. Он мягко отказался. И хотя я не чувствовал, что он обижается на меня за то, что я иногда сплю с Анри, а не с ним, меня все равно грызла вина.
На днях я получил письмо от Силестина. Тот писал, что задержится в своем родовом имении и приедет к концу этого месяца на свадьбу, выражал тревогу о моем здоровье и расспрашивал о нападении англичан. Я написал ему ответное письмо, в котором уверял, что со мной все в порядке, что очень соскучился и жду его.
Алена я не видел целыми днями, тревожился, но он часто приходил, веселый и довольный, рассказывая, что весело провел время на корабле Анри и даже выходил с ними в море. Он упрашивал Филиппа о чем-то, но, когда я спрашивал их обоих, в чем дело, они упорно отмалчивались. И Анри, похоже, тоже был в курсе происходящего, лишь я ничего не знал.
Иногда Филипп приходил вместе с бумагами ко мне в спальню, и вместе с Анри они что-то часами решали, склонившись над этими листами и дискутируя без устали по каким-то непонятным мне поводам. Я прислушивался, пытался вникнуть в суть разговора, они оба мне все разжевывали, и постепенно я начал понимать, какая ситуация установилась в моем государстве. Потом я стал вместе с Филиппом решать все эти вопросы, и он, кажется, был рад, что я одумался и попытался взять все в свои руки, потому что охотно помогал мне во все вникнуть и подсказывал, как лучше поступать.
Вместе с тем я занимался подготовкой к свадьбе, после которой мы все должны были ехать в Версаль, потому что наступал июнь.
Анри наконец-то полностью оправился и к концу месяца уехал в Ланкастер, чтобы подготовить свое родовое поместье к моему приезду. Я собирался в этом году летом жить там вместе с Филиппом, который на данный момент мог оставаться во Франции еще довольно долго, ведь его отец был молод и справлялся с государством и без его помощи.
Все это время никаких отношений с Филиппом и Анри, кроме тех, о которых я уже поведал, у меня не было. Анри был ранен и поправлялся медленно, я не мог его тревожить. А кидаться в объятия Филиппа в то время, когда он был ранен… Мне это казалось неправильным. Филипп не возражал. Мы ограничивались лишь жаркими, ненасытными поцелуями.
Ален практически перестал ночевать во дворце и окончательно поселился на корабле. Меня тревожило предчувствие расставания с ним, потому что я понимал, что он не может все время торчать подле меня. Он хотел уехать, уплыть в море, и я всем сердцем чувствовал это его страстное стремление и желание. И готовил себя к этому. Мне было грустно, но я не страдал так, как страдал бы, если бы от меня хотел уехать Анри. Ален и Лес были мне больше как братья, чем как возлюбленные.
За несколько дней до свадьбы в Париж вернулся Силестин со своей семьей. Жизнь продолжалась, ко двору съехались все дворяне и теперь целыми днями развлекались в дворцовом саду, ведь открылся летний сезон. Балы следовали один за другим, и мой тихий мирок покачнулся. Дворец снова наполнился шумом множества голосов и смехом кокетливых леди. Они больше не раздражали меня так, как раньше, я стал на удивление вежлив и галантен с ними, все чаще слыша от своих друзей и знакомых, что становлюсь очень похож на своего покойного дядю. Сравнение невероятно льстило, и я был доволен.
Но перед самой свадьбой мне пришлось принять болезненный удар, который окрасил мое душевное состояние глубокой печалью и светлой грустью. Я расстался с одним из моих ненаглядных близнецов. Случилось это так. Когда я сидел в своей комнате за письменным столом в одиночестве и читал отчеты своих министров, ко мне пришел Лес, желая поздравить со скорой свадьбой.
Но выглядел он нерадостно. За светлой улыбкой Лес пытался спрятать усталость и грусть.
— Что случилось, мой ангел? — Я встретил его ласковой улыбкой и поцеловал в уголок губ.
— Франц… я хотел с тобой поговорить… — отвечал он мне.
— Тебя что-то беспокоит? — Я поднялся из-за стола и, взяв его за руки, потянул к диванчику.
Силестин начал издалека и говорил, стараясь не смотреть мне в глаза:
— Ты же знаешь, что я старший сын у моего отца и наследник. И… мой отец требует, чтобы я женился. Время уже подошло, мне почти двадцать три года. Он уже подыскал мне невесту из соседнего графства, чтобы объединить наши земли.
— Вот как… — только и смог вымолвить я, пораженный в самое сердце этой неожиданной новостью. Мне стало грустно и немного больно, словно я теряю хорошего и преданного друга. — Видимо… у меня нет выбора, — с усилием проговорил я. — Только… обещай мне, что останешься при дворе.
— Я останусь… Буду приезжать по сезонам, — устало ответил мне Лес; и вдруг, словно прорвало плотину, он быстро, страстно заговорил, сжимая мои руки и виновато глядя в глаза: — Я по-прежнему очень люблю тебя, Франц, но прости меня, я так не могу! Не выдержу! Наверное, я не настолько сильно люблю тебя, как Анри и Филипп, чтобы смириться с тем… Я не стал бы… — Он захлебывался своими словами, умоляюще глядя мне в глаза, и я отвечал ему печальным взглядом. — Прости меня, Франц! Иначе никак нельзя, и я действительно думаю, что так будет лучше…