Там, в Химках, и поселился Фазиль Искандер. Вроде и Москва. А вроде и нет. Дачи, старые деревянные дома с печками, водоразборные колонки на пыльных улочках…
Парней в Библиотечном училось немного, поэтому вокруг Фазиля быстро образовалась компания, в которую входили коренной москвич Зорий Яхнин — будущий знаменитый сибирский поэт, попавший в Красноярск по распределению, и фронтовик Вася Васильев, который, окончив Библиотечный, отчего-то стал работать в УИТЛК — Управлении исправительно-трудовых лагерей, тогдашнем ФСИНе, что нынче ведает системой исполнения наказаний.
Был в этой компании и настоящий испанец по имени Хосе Фернандес, из тех детей, которых во время гражданской войны в Испании вывезли в СССР. Но самым эксцентричным из тогдашних приятелей Фазиля был некий юноша, эрудит, добряк и умница, что не мешало ему вопреки всякой логике утверждать, что он незаконный отпрыск, плод тайной любви Элеоноры Рузвельт и адмирала Канариса (!). В ответ на возражения Фазиля, что этого не было, потому что не могло быть никогда, он снисходительно улыбался, напускал на себя таинственный вид и плел что-то про ленд-лиз, Ялтинскую конференцию и сети шпионажа. Чем не сюжет для небольшого рассказа Искандера?
Еще сюжет: Хосе Фернандес все-таки вернулся в Испанию, там разбогател, звал Фазиля в гости, обещая ОПЛАТИТЬ ВСЁ. Гордый чегемец Фазиль от любезного приглашения вежливо отказался.
А Зорий Яхнин всю жизнь гордился тем, что учился с Фазилем, вспоминал об их студенческих забавах, порой совсем не невинных. Они ездили на электричке из Москвы до Левобережной, где находился институт, и, если в вагон заходил контролер, доставали студенческие билеты — Московский государственный библиотечный институт, МГБИ, закрывали букву «И», и получалось страшное МГБ, Министерство госбезопасности. Контролер в ужасе покидал компанию и более не беспокоил. Искандер, по его позднейшим словам, в таких рискованных затеях участия всё же не принимал.
А про самого Искандера Яхнин рассказывал, как однажды их студенческая компания выпивала где-то на окраине, нечем было закусить, и Фазиль с наивной непосредственностью постучал в первое попавшееся окошко одноэтажного дома и сказал: «Тетка, дай хлеба». И хлеба ему дали, что страшно удивило его приятелей — столичных жителей.
«Искандер сам говорил по этому поводу: „Подвыпив, под хорошее настроение и будучи по молодости очень доброжелателен к миру, я мог быть уверен, что мне хлеба дадут ВСЕГДА“».
Фазиль, конечно, очень мерз в Москве после Кавказа, и в зиму 1947–1948-го начались его вечные болезни «уха-горла-носа», пришлось и через операцию пройти, но много позже.
Послевоенный студенческий быт был спартанским. Несколько человек — не менее десяти — в комнате, отсутствие элементарных удобств… Но мечтателя Фазиля всё это не слишком смущало.
Именно тогда он стал серьезно писать стихи. Этим он не слишком отличался от своих однокашников. Известно ведь, что на библиотечных и филологических факультетах писали и пишут все. Но, в отличие от прочих начинающих, Фазиль уже тогда пытался вести себя профессионально. «Хотя литературные мечтания меня всё время преследовали», — призна́ется он позже.
1949-й стал годом большой беды в Абхазии — из нее насильственно выселили греков, тех, кто перед войной не уехал на историческую родину. Многие в ходе этой крайне жесткой спецоперации под кодовым названием «Волна» погибли, многие не вернулись из ссылки. Среди друзей детства Фазиля, конечно, были и абхазские ребята-греки, семьи которых жили здесь с незапамятных времен. Немало греков и среди героев книг Искандера. О драме 1949 года сам Фазиль Абдулович вспоминал потом не раз — со вполне однозначным и резким возмущением. А в романе «Сандро из Чегема» старый крестьянин Хабуг запрещает своему сыну покупать дом высланного грека, дом, который горсовет предлагает дяде Сандро приобрести по дешевке.
«Сын мой, — начал он тихим и страшным голосом, — раньше, если кровник убивал своего врага, он, не тронув и пуговицы на его одежде, доставлял труп к его дому, клал его на землю и кричал его домашним, чтобы они взяли своего мертвеца в чистом виде, не оскверненном прикосновением животного. Вот как было. Эти же убивают безвинных людей и, содрав с них одежду, по дешевке продают ее своим холуям. Можешь покупать этот дом, но — ни я в него ни ногой, ни ты никогда не переступишь порога моего дома!» («Рассказ мула старого Хабуга»).