Одного из них провожала до плахи жена с детьми — они издавали пронзительные вопли. Он же спокойно отдал жене и детям на память рукавицы и пестрый платок и положил голову на плаху.
Другой, проходя близко от царя к палачу, сказал громко:
«Посторонись-ка, государь, я здесь лягу…»
Мне рассказывали, что в этот день царь жаловался генералу Гордону на упорство стрельцов, даже под топором не желающих сознавать своей вины. Действительно, русские чрезвычайно упрямы…»
Видывал Апраксин казни и раньше. На то она и царская власть, казнить или миловать. Но такое жестокосердие наблюдал впервые.
Днем рубили головы, вечером забывались в хмельном веселье.
На пирушке впервые Апраксин стал свидетелем необузданной вспышки характера Петра. Видимо, кто-то из недоброжелателей Шеина намекнул Петру, что он за взятки раздает полковничьи и офицерские должности. Когда уже сильно выпили, Петр, глядя в упор на Шеина, сидевшего напротив, неожиданно крикнул:
— И ты вор!
Массивная усатая физиономия боярина побледнела, рот скривился.
— Полковничьи места торгуешь?
Царь вскочил, выхватил шпагу, с размаху ударил по столу перед носом Шеина. Оттолкнул подбежавшего Лефорта, распалился, рванулся через стол, норовя достать Шеина. Ромодановский перехватил шпагу, порезал пальцы.
Царь, не помня себя, колотил шпагой по столу:
— Порублю и твоих полковников, а с тебя кожу сдеру до ушей!
Один Меншиков отважился унять царя, обнял его сзади, шепнул на ухо:
— С кем не бывает, мин херц, все люди грешны, — налил ему любимого венгерского.
Царь мало-помалу отошел, улыбнулся, глядя на Апраксина:
— Почему парик отвергаешь?
— У меня свои власы не хуже парика, от него кожа зудит.
И в самом деле, ниспадающие на плечи светлые волосы красили Апраксина.
— Ты и усы не носишь.
— Каждому свое, государь. Мы с Федор Алексеичем, — Апраксин кивнул на сидевшего рядом Головина, — давно зареклись ни бороды, ни усов не отращивать. Менее забот.
Апраксин явно намекал на боярские бороды, которые то и дело лихо отхватывал ножницами Петр.
После возвращения Петра из Европы иноземные послы в Москве старались использовать каждую встречу с ним для своей выгоды. Совсем не всегда им это удавалось.
В Москву с царем приехал генерал Карлович, представитель курфюрста Саксонии и короля Польши Августа II. Король в Раве Русской, куда заехал Петр, жаловался царю на злокозни поляков. Да и сам Петр не питал симпатии к панам за их непостоянство в политике.
На каком-то празднике в Лефортовском дворце он мимоходом обронил тучному польскому послу Яну Бокию:
— В Вене я на хороших хлебах потолстел, но бедная Польша взяла все обратно.
Польский посол обиделся:
— Ваше величество, я родился и вырос в Польше, приехал сюда и остался толстяком.
— Ты здесь, в Москве, на наших хлебах отъелся.
Под общий хохот Бокий залился румянцем…
Через несколько дней Апраксин встретил приехавшего из Архангельского вице-адмирала Крюйса. Оба они получили приглашение на званый вечер к австрийскому послу Гвариенту.
— А поляка-то не видать, — сказал Апраксин за столом Головину.
Тот усмехнулся:
— Государь велел его не приглашать…
За столом напротив, чуть в стороне щебетали дамы. В последнее время на всех посольских приемах на почетном месте, впереди, восседала дородная вдова Монс с нарядно одетой дочерью Анной. Дальше сидели генеральша Гордон и ее невестка-полковница, еще несколько офицерских жен, жены послов и резидентов.
Глядя на расфранченную и нарумяненную фаворитку царя, Апраксин в душе негодовал. Сам он совершенно равнодушен был к прекрасному полу, но не мог безучастно взирать на горести опальной царицы. На днях его сестра Марфа рассказывала о горькой участи Евдокии.
— Олешку-то у нее отняли, Наталья увезла в Преображенское. А самую в темной карете с солдатами повезли в Суздаль в монастырь.
«Баба-то молодая, в соку, — вздыхал Апраксин, — собой пригожая, и сынка отняли силком, кровь родная…»
В разгар веселья царя ни с того ни с сего бросило в озноб. Закололо в животе. Вызвали доктора, итальянца Карбонари, тот быстро осмотрел царя, дал ему бокал вина, недомогание скоро прошло.
Царь оставил доктора за столом и стал подшучивать:
— Слыхал я, ты жену свою торговать намерен?
Итальянец в ответ засмеялся:
— Не получая от тебя жалованья за год, государь, не то подумаешь. Твой князь Ромодановский — затейник. Когда я у него положенные деньги просил, он советовал мне занять у кого-нибудь под залог, а мне, кроме жены, закладывать нечего…