Вопрос: «Как правильно стоять?»
Ответ: «Стоять вольно и непринужденно, голову прямо, плечи ровно, то есть не заворачивая и не опуская ни которого, грудь вперед, руки по ляжкам, мизинцы по шву, каблуки вместе, носки против выемки плеча».
Вопрос: «Как правильно равняться?»
Ответ: «В строю — в грудь третьего человека, держать притом свой корпус, как учили правильно стоять, не заворачивая ни в котором случае голову, плечи держать ровно и равняться в сторону, куда сказана дирекция».
Вопрос: «Как правильно ворочаться?»
Ответ: «Ворочаться на каблуках, левого каблука никогда с места не двигать, а правый к оному придвигать».
Вопрос: «Для чего левый каблук никогда с места не сдвигается?»
Ответ: «Чтобы всегда линия верная сохранилась».
Служил Федотов без неприятностей, тихо и скромно отбывая свои караулы, сохраняя дирекцию и линию, стараясь левый каблук с места не сдвигать.
ЮНОСТЬ ХУДОЖНИКА
…Вероятно, парадный, выпускной акт при собрании гостей, первая на нем роль уже возродили в ребяческой душе сознание собственной силы, а затем желание действовать.
Сохранять точную линию в строю помогли Федотову верный глаз и выдержка; он сперва даже не очень уставал.
Через два дня на третий получал Федотов из полковой канцелярии серо-голубую бумажку, сложенную пополам, в ней писарь сообщал его высокоблагородию о назначении на караул.
При исполнении нарядов караульных больше всего опасались великого князя Михаила Павловича: великий князь подкрадывался к командам на своей коляске, пользуясь, как прикрытием, вновь заведенными дилижансами, и выскакивал потом прямо на караул в тот момент, когда люди заваливали ружья в шагу или теряли каданс своего марша.
Поэтому караульные начальники относились к дилижансам с большим подозрением, а унтер-офицеры, нагибаясь, смотрели под колеса фургонов и дилижансов, разыскивая там строевого своего неприятеля.
Караулы поэтому были неравны по своему достоинству: различались спячки и горячки.
Трудны были караулы в театре и в цирке, где бывало и начальство, а легкими караулами считались караул у Петропавловской крепости, в Галерном порту и на заставах.
На заставах в караульных помещениях висели списки людей, которым запрещен въезд в город. У шлагбаума стоял солдат, который подскакивал ко всякому проезжающему и провозглашал:
— Стой! И позвольте спросить, откуда и куда изволите ехать?
На это проезжий или отдавал свой письменный вид, или сам шел в караульный дом расписываться.
Затем солдат возвращался с проезжающим и командовал часовому:
— Бом двысь!
Шлагбаум поднимался.
Экипаж проезжал.
Не нужно было задавать вопросов проезжающим на городском извозчике, а также не надо было спрашивать вида у того, кто говорил, что он едет на дачи.
Служба поэтому на заставах была спокойная, потому что никто себя опальным именем не называл и отводить на гауптвахты не приходилось никого.
Спокоен был караул и на Галерной гавани.
Был там, впрочем, один лесок, куда солдаты зимой боялись становиться, уверяя, что там и по ночам выходит нечистая сила.
Сравнительно спокоен был караул в Зимнем дворце, особенно во время высочайшего отсутствия государя императора.
Кормили во дворце удовлетворительно, в помещении было тепло.
На стене дворцовой гауптвахты висели великолепные английские часы, очень старинные. На циферблате их стрелки обозначали час, минуту, секунду, год, фазу луны, месяц и даже затмение солнца.
Часы эти отличались звонким отчетливым ходом, были редкостью мировою и на гауптвахту попали случайно.
Часы стояли прежде в собственном кабинете императора Павла Первого, но государь император, опоздав однажды на вахтпарад, на часы разгневался и отправил их на гауптвахту.
Вскоре после этого государь был задушен.
Дать распоряжение о возвращении часов позабыли, и часы остались на гауптвахте под вечным арестом.
Тяжелые караулы были в Адмиралтействе, в Арсенале, на Сенной площади. Офицеры ночью здесь не раздевались, а только ослабляли шарф. Солдатам же ничего ослаблять не полагалось.
Караулили неизвестно кого и неизвестно что. Один караул стоял у сарая, в котором, по преданию, была заперта паровая машина, приобретенная еще Петром Первым.
Машина эта сдавалась караулом смене под названием «железные вещи».
Но железа за запорами не было, потому что оно соржавело.
На чистом обороте бумаги с вызовом на караул писал Федотов свой дневник.
Записи его однообразны: «играл на флейте», «пил кофе», «рисовал».
Рисовал он еще слабо, рисовал портреты товарищей. Однажды, когда ему стало очень грустно, нарисовал он себя молодым офицером под плакучей березой или ивой, облокотившимся на урну.
Шел год за годом.
К флейте присоединил Федотов гитару.
При гитаре можно петь.
Пение поощрялось.
Один из старших офицеров, генерал А. Марин, сам писал романсы.
Солдату из всех развлечений также больше всего рекомендовалось пение.
Так как оно «сокращает приятным образом свободное время, облегчает тягость похода и заменяет другие удовольствия жизни».
Пение солдатское должно быть темпистое и ухватистое.
Песни должны были быть приноровлены к шагу — тихому, скорому и вдвое более скорому, чем скорый.
Для облегчения службы Федотов сам написал темпистые стихи.
Песня Федотова возбудила, впрочем, некоторое неудовольствие за возвеличивание в ней стрелкового дела, и обнародована она была только впоследствии господином Мариным.
Впрочем, все признавали, что песня приспособлена к самым скорым маршировкам.
В то время за ничтожную плату давали билеты на право посещения Академии художеств, и каждый желающий мог в академии копировать классиков, рисовать натуру, пользуясь советами профессоров.
Федотов проходил высокими сводчатыми коридорами, в коридорах висели барельефы, покрытые пылью. Здесь разговаривали не о строе, а об искусстве: о том, что купол Исаакиевского собора слишком высок и весь собор не похож на русскую церковь. Рассказывали об успехах Карла Брюллова, который путешествовал по Греции и Востоку. Доставали и рассматривали старые рисунки и акварели Брюллова.