— Так ты... Рива?
— Отчасти. Но я никогда не называл себя таковым, так же как и не использую эти способности, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.
— Ты хочешь сказать, что людям опасно знать, что ты часть Ривы?
— Верно.
— Тогда почему ты говоришь мне об этом, если это так опасно? Ты не боишься, что я кому-нибудь расскажу?
Он покачал головой, его рот скривился в вечной улыбке.
— Но откуда тебе знать? Я вполне могу быть шпионом, засевшим здесь, в глуши, чтобы выпытывать сказки у усталых путников, — пожимаю я плечами.
— У тебя очень бурная фантазия, девочка, — смеется он. — Но я не боюсь, что ты на меня донесешь.
— Почему?
Я сузила глаза.
— Я могу быть опасной, — бросаю я идею.
— Может быть, и не шпионка, поскольку я явно не справилась бы со своей задачей, — делаю паузу, постукивая пальцем по своей челюсти. — Но что, если я была направлена сюда, чтобы выудить из тебя эту информацию?
— Ты очень стараешься убедить меня в том, что тебе нельзя доверять, милая Села, — усмехается он. — Но, допустим, тебе поручили поймать меня здесь и соблазнить. У тебя бы это плохо получилось.
Мои щеки вспыхивают от его оскорбления.
— Что ты имеешь в виду?
— Тебе показалось, что меч тычет тебя в спину, девочка. Нужно ли говорить что-то еще? — спросил он, забавляясь.
— Но там был меч… — неубедительно отвечаю я, от смущения краснея с головы до ног.
— Конечно, был, — смеется он. — Я рассказал тебе только для того, чтобы показать, что я искренен в своих намерениях, моя дорогая Села. Я надеюсь, что, зная об этой моей слабости, ты будешь чувствовать себя со мной более... непринужденно.
От этого... от этого мне как-то тепло на душе. Черт возьми! Почему он должен быть милым в самые подходящие моменты? Теперь я не только чувствую себя польщенной его вниманием, но и взволнована тем, что только я одна знаю этот его секрет.
— Так вот почему люди искали тебя? Из-за твоих способностей?
Он качает головой, внезапно протрезвев.
— Нет. Ты была единственной, кто знает, что я часть Ривы, — добавляет он, ошеломляя меня этой информацией. — Они искали меня совсем по другой причине.
— Почему?
— От меня не ускользнуло, что ты солгала ради меня, — вдруг говорит он.
— Я тебе не так безразличен, как ты пытаешься казаться, не так ли? — соблазнительно тянется он через стол, чтобы накрыть мою руку своей.
Черт возьми, но кого я обманывал?
Он может соблазнить меня лучше, чем я его. Тем более что в животе у меня разливается тепло, и это ощущение совершенно не дает мне покоя, когда я тру бедрами друг о друга, чтобы унять пульсацию в пояснице.
Его ноздри раздуваются, когда он смотрит на меня, а глаза снова становятся красными.
— Не двигайся, — прохрипел он, сжимая мою руку.
— Ч-что?
— Если ты хочешь, чтобы я вел себя цивилизованно, тебе нужно перестать двигаться, леди, — он сделал паузу, издав болезненный стон. — Я чувствую запах твоего возбуждения.
Я моргаю, думая, что не расслышала его.
— Ты… что?
— Чем больше ты двигаешься, тем сильнее это возбуждает меня. Прекрати. Двигаться.
В один момент я замираю.
На несколько мгновений он делает глубокий вдох, как будто задыхается.
— Я была прав, не так ли? Ты грубиян. В тебе нет ничего цивилизованного, Амон, — обвиняю я, мучительно глядя на него.
— Ах, моя милая Села, как ты права. Но для тебя я стараюсь быть таким, — пробормотал он, пытаясь сдержать красные глаза, чтобы они не стали черными.
— Ты ведь один из тех повстанцев, что в бегах, не так ли? Моя мать сказала мне, что их обвиняют в убийстве Императора.
Он просто пожимает плечами.
— Ты же не отрицаешь этого.
— Это правда. И ты права в другом. Обвиняют. Это не значит, что виновен.
— Так ты говоришь, что ты не виновен?
— Именно. Хотя я не сомневаюсь, что весь мир хотел бы, чтобы я был виновен, — вздыхает он.
Впервые я замечаю признаки усталости на его лице. Если до сих пор он казался совершенно веселым и обаятельным, готовым дразнить меня на каждом шагу, то теперь он выглядит почти... разочарованным.
— Откуда ты знаешь мою мать? Ты назвали ее Леди Удача. Откуда ты знаешь, что это ее прозвище?
— Вопрос в том, насколько хорошо ты знаешь свою мать, Села? — парирует он.
— Я знаю, что она хорошая женщина, — опускаю я подбородок.
— Хорошая женщина, которая прячет свою дочь от всего мира? — фыркнул он.
— У нее есть очень веские причины для этого. Я не осуждаю ее. Если ты ее не знаешь, это не значит, что ты вправе судить о ее характере.
Да, я понимаю, как моя ситуация может выглядеть со стороны. Но моя мама делает это для моей защиты.
— Но в этом-то и проблема. Я ведь знаю ее. Гораздо лучше, чем ты.
Моя губа подергивается в досаде.
— Я думала, ты сказал, что никогда не прикасался к ней, — выдавливаю я из себя, удивляясь нахлынувшей на меня волне ревности, и все мое тело напрягается в ожидании его ответа.
— И не прикасался, — закатывает он глаза. — Но я знаю ее по двору.
— Двор?
Я нахмурилась.
— Села, Села. Ты действительно понятия не имеешь, кто твоя мать.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Какой двор?
— Она была любовницей императора.
Я несколько раз моргнула, так как мне показалось, что я ослышалась.
— Что ты сказал? — шепчу я.
— Ты меня правильно поняла. Она была любимой любовницей бывшего императора, а сейчас является советником нового императора. Разве это не совпадение?
— Я не...
Я тяжело сглатываю, чувствуя себя так, словно грызу острое стекло.
Он намекает на то, что моя мать причастна к убийству, не так ли? Ведь иначе зачем бы новому императору поручать столь важную функцию любовнице своего предшественника.
Когда в Виссирийской империи менялись императоры, это всегда был кровавый процесс. За всю историю империи ни разу не было мирного престолонаследия. Это мне хорошо известно. Двор — сам по себе поле битвы, война царит даже на самом высоком титуле в Империи.
И всякий раз, когда появлялся новый лидер, он казнил свиту прежнего.
— Ты же не хочешь сказать, что моя мать... предательница...
Я едва успеваю произнести эти слова, как меня осеняет понимание.
С ранних лет она говорила мне, что хочет вернуть Милене былую славу, и что однажды это произойдет. Но я никогда не придавала значения ее словам из-за нынешней ситуации и того факта, что Империя была стабильна как никогда.
И все же, размышляя над этой информацией, я задаюсь вопросом: а могла ли она это сделать? Могла ли она лечь в постель к врагу, чтобы проникнуть ко двору и проникнуть в его доверие...
— Тебе нужно уйти, — внезапно встаю я.
Нет! Моя мать может быть разной, но она благородная женщина.
В конце концов, я выросла на рассказах о храбрости и чести Милены в бою. Не может быть, чтобы та, кто проповедует эти ценности, прибегала к таким... уловкам.
— Села…
— Пожалуйста, уходи, — повторяю я, хотя голос дрожит.
Если я не верю в то, что это правда, то почему у меня срывается голос? Почему мне кажется, что я задыхаюсь?
— Милая позволь мне…
— Уходи, Амон. Тебе здесь больше не рады, — говорю я ему со всей силой, на которую только способна.
Его глаза потемнели, а губы сжались в ровную линию.
— Ты перегружена. Я прошу прощения за то, что повел себя так с тобой. Я ухожу, — склонил он голову. — Но не ошибись, Села. Я вернусь за тобой.
Я в замешательстве вскидываю брови. Даже считая мою мать предательницей, да еще и любовницей императора, он все равно вернется?
— Почему?
— Потому что я хочу, чтобы ты принадлежала мне.
Глава 27
Осторожно протирая листья цветка, я приостанавливаюсь, чтобы полюбоваться его красотой.
Иллюстрации в моих книгах не передавали его красоты. Хотя аромат очень легкий, цвет совершенно потрясающий и прекрасно дополняет весь остальной ряд.
Уже не в первый раз за те дни, что прошли с тех пор, как Амон принес его мне, я задаюсь вопросом, собирается ли он прийти снова.
Он обещал, но мы расстались на довольно плохой ноте.
Но за прошедшее время я еще раз обдумала его слова и решила, что он... может быть прав.
В конце концов, несмотря на наши отношения между матерью и дочерью, которые в большей степени обусловлены нашим биологическим родством, чем чем-либо еще, я не знаю ее.
Те несколько дней, в течение которых мы ежегодно встречаемся, не позволили мне узнать больше, чем тот поверхностный уровень, который она хочет представить миру.
Поэтому я не могу защищать ее, основываясь на ее характере, когда я его не знаю.