У нас на Ортиджии вода +23, штормит, правда, но я все равно купался: вылез из моря, залез в фейсбук, а тут обсуждают юбилей комсомола, такое сегодня событие. Оно, Бог миловал, прошло мимо, как мимо когда-то прошёл сам комсомол: я в нем не состоял, хотя это и полагалось. Но вот избежал положенного - не потому даже, что был антисоветчиком (а я им несомненно был), а просто по лени и брезгливости. Да и других дел хватало - прекрасной праздности прежде всего. Ортиджия тогда была недоступна, но были иные купания и плескания. Говорят, главное - оказаться в нужном месте в нужный час. О, нет! Все прямо наоборот. Главное - не оказаться в нужном месте в нужный час. Это и спасает.
Фейсбук сообщил мне, что 6 лет назад мы стали тут друзьями с Иваном Колпаковым, главным редактором «Медузы». Самое время сказать, как я ценю Колпакова, как люблю «Медузу», несомненно лучший новостной (и не только) сайт, выходящий сегодня по-русски, и никакая пена на губах не изменит этого.
Путин подписал указ о праздновании 350-летия Петра Великого. Разве не прелесть? Окно в Европу, прорубленное Петром, он забил, заложил, законопатил, а день рождения отпразднует - с чувством и размахом. Весь режим в этом.
Апдейт. Меня тут чихвостят за слово «законопатил». Тычут в открытые границы и говорят: они есть. Есть, есть, сам вчера напирал на них в одной из дискуссий, мне ли бриллиантов не знать. Их, правда, не Путин родил, но спасибо, не похоронил, будем благодарны. «Скрепу» при нем учредили, свой путь заявили, про «бесполую толерантность» съязвили, Европу Гейропой прозвали, иностранных агентов изобличили, Россию к БРИКСу передом, к ЕС задом повернули, и устами придворных политологов конец трехсотлетнего европейского периода обозначили, но слово «законопатил» я зря употребил, погорячился.
Ездили сегодня в Катанью с ее барочными дворцами, которым ничего не нужно - all we need is art. И все вокруг тянется к прекрасному, хочет соответствовать. И дева, проходя мимо, застывает картинно, и мы с Николой отражаемся в стекле с навязчивостью образа.
«А надо вам заметить, что гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один только гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? – что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм».
Это великая поэма «Москва-Петушки» великого Венедикта Ерофеева, ему сегодня 80 лет. Полвека назад написано, и ни одно слово не устарело. Ну, разве что Моше Даяна больше нет, остальное на месте.
Похвастаюсь. Зашел сейчас в отель, давно манивший огнями начала прошлого века, и чудесный мальчик-портье, невзирая на поздний час, не послал нах, а всюду провёл, все показал, и чужая рухлядь открылась, расчехлилась, впустила в себя, сделалась рамой, стала своей. За кадром ещё лестница семнадцатого века, но я на неё не претендую. А здесь все родное. Расстояние в пятьдесят-сто лет можно преодолеть за несколько шагов и минут
Какой все это беспросветный мрак - алчная прачечная, занятая одним распилом и отмывом, как неотступный образ времени.
Отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок: РПЦ порвала все отношения с Константинополем, запретив мирянам молиться и причащаться в константинопольских храмах, а это много где - вот любимая мною православная церковь в Риме, она под Константинополем, а не под Москвой. Там прекрасные службы по воскресеньям, на церковно-славянском, само собой, такой оплот русского мира в Риме. Отныне ступать туда не смей, но коли сходил налево, потом, вернувшись в правильное лоно, должен покаяться на исповеди. Молитва как грех, требующий раскаяния, это мощное слово, сказанное церковью в 21 веке. При неустанном трепе про консерватизм русского человека, про традиции и верность истории, плюнули в тысячелетнее константинопольское православие, на саму византийскую скрепу. Эх. А ведь эти люди запрещали Пусси Райот ковырять в носу.
#MeToo Мне было 11 лет, но на вид 13-14, ему, наверное, 17-18, а, может, и целые 19, я приехал на какую-то старомосковскую дачу в большую и разновозрастную детскую компанию, которые легко складываются по случаю и так же легко распадаются, когда дружат между собой родители, а не дети, он там был самый взрослый, чей-то старший брат, скорее всего, не помню. И как звали его не помню, и кем он был, кем стал, не знаю. И чем мы на даче той занимались, сейчас не скажу, все-таки прошло почти полвека - в речке купались, в лес ходили, в поле побегать, бурно возились вместе или тихо мечтали поодиночке, или пели, или про книжки говорили, в шарады играли, спектакль ставили, чем ещё занимаются дети на интеллигентских дачах? - ничего от этого не осталось, ни одной картинки, только июльский зной, замерший, абсолютно бездвижный, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь, и так все горит, пылает, какой ещё огонь? - жар повсюду, тихий, густой, напряженный, прерывающийся лишь взрывами смеха - бурным облегчением - смеялись мы тогда много, смеялись безудержно.