Вот продавщица заметила меня с моим волнением и спрашивает: - Вас что-то заинтересовало?
- Да, - говорю, - смотрю вот на этот розовый и думаю: это то, что я думаю?..
- Это именно то, что вы думаете, - говорит она, и у нее тоже глаз блестит.
- Такой текучий?..
- Да!
- И такой вонючий?..
- Да! Да!
- И вот прямо такой оглушительный?
- А то!
И мы с ней прямо как танго станцевали вокруг этого сыра.
Я уж не говорю о том, что ткни пальцем в любой - они тебе точно опишут все оттенки вкуса - ореховый там, или терпкий, или какой еще; и с каким мармеладом (айвовым или инжировым) надо есть вон тот козий, трижды сливочный, и все такое головокружительное, утонченное и очень, очень вредное, недопустимое для тех, кто сел на Дюкана и предпочел тонкую талию пищевому оргазму.
Но это Нью-Йорк. Тут Америка встает с колен. А ведь есть еще штат Техас, где я в свое время тоже пришла в большой красивый супермаркет, где играла никому не мешающая "эскалаторная" музыка и приятно пахло ароматическими специями. Тоже там постояла в сырном отделе - одна на весь огромный магазин. С обратной стороны прилавка, тоже одинокий, стоял продавец - дылда такая, парниша с крайней степенью застенчивости, с вулканическими прыщами по всему несчастному лицу, из тех, кто не знает, куда девать руки.
Вот я выбрала свой бри - а больше и брать-то нечего - и он вдруг густо так покраснел и решился:
- А можно вас спросить, вот почему вы ЭТО берете?
- Как? - говорю. - Это сыр бри. Вы разве не пробовали?
- Нет, - говорит. И головой так затряс-затряс.
- Так попробуйте! - говорю. - Вы же тут стоите, торгуете. Вы давно тут?..
- Три года...
- И не пробовали?..
- Нет.
И на лице его изобразился ужас. Можно подумать, я привела чистого препубертатного малютку в бордель, или внезапно показала ему картины Люсьена Фройда, или толкаю его в чьи-то сифилитические объятия.
- А вот вы попробуйте - и узнаете, - сказала я и пошла себе, вертя хвостом. Обернулась - он стоял там не шевелясь, с красным лицом, и смотрел в пустоту.
Так, возможно, я погубила одну чистую техасскую душу.
***
В маленьких американских городках по воскресеньям работает импровизированный блошиный рынок: распродают всякую дрянь, одно удовольствие смотреть. Выносят столы и лавки и раскладывают жуткий трэш. Неясно, зачем вообще покупали это когда-то.
Вот страшные пальто. Вот ужасные бусы. Скворечники вот. Тарелки, бутылки, вазочки, граммпластинки. А вот мужик свихнулся на Линкольне, у него и кружки с Линкольном, и портреты, и бюст. Теперь продает. Два доллара за любой предмет. Кстати, кружка с Линкольном имеет внутри специальное приспособление - чтобы усы не мочить. Присмотритесь. А зачем другому мужику картонки из-под яиц, продает он их или купил - не могу сказать. Не спросила.
Был бы у меня в этих местах свой дом, непременно купила бы какую-нибудь дрянь - доллара не жалко; повертела бы, повертела, да и забросила бы на чердак. Не знаю зачем, просто так
***
Женское.
Шли с Иркой по улице в Сохо. Видим - в витрине сумочка. Остановились посмотреть. Сумочка такая красноватая, рисунок - "собачий зуб", но текстура другая. Всмотрелись - рисунок выложен тончайшими пайетками, красными и светлыми, размером куда меньше спичечной головки. И цепочка темно-бронзового цвета, сдержанно поблескивает. И в сумочке - тайна.
Говорим с Иркой друг другу: "Да, это наверно 700 долларов, не меньше". Еще всмотрелись - еще больше сумочка начала нравиться. Я говорю: "Нет, Ирка, она на все 1200 потянет. Давай я зайду и посмотрю. В ней, точно, тайна". Зашла. Какой-то аюрведический красавец продавец любезен без подобострастия, но в глазах у него читается: "хрен ты на эту сумочку взойдешь". Делаю индифферентное (по Зощенко) лицо, подхожу ощупать сумочку. "Ручная работа?" - спрашиваю. Как будто в этом дело. "Ручная", - говорит.
А магазин такой - у нас этого пока не понимают, - полы дощатые, стены тоже не ах, потолок как бы в вечном ремонте, - все признаки дикой, нечеловеческой роскоши. Вытащила из сумочки ценник, все еще на что-то надеясь. Вдруг там - 500. Тогда возьму, и пусть смерть нас разлучит.
Авотхуй. 4450 долларов просили за эту сволочную сумочку. 4450! Как за подержанную машину.
Конечно, я могу вот прямо взять и заплатить эти четыре с полтиной. Могу. Где-то после полутора тысяч наступает притупление, вроде некроза кошелька. Вот триста баксов - это больно. Шестьсот - ужасно. Девятьсот - жаба душит до астмы. Полторы - это предел, это пальто от Макс Мары. А потом уже наступает скорбное бесчувствие. Две, три, - какая разница?