Мурашки пробежали по спине графа, когда он услышал вдруг эту «барабанную дробь».
Разумеется, никакой такой барабанной дроби не было. Она всего лишь литературная фигура. Правда, барабанный грохот в ушах графа стоял постоянно с того момента, как он понял, что пришел конец…
Конец чему?
Конец всему, решил граф.
Почему он так решил?
А решил он так потому, что в одно пасмурное декабрьское утро понял, что российский государственный механизм сломался. Циркулярный поток бумаг из Петербурга, который так раздражал его, вдруг иссяк, прекратился. Ни одной бумаги, ни одного фельдъегеря из Петербурга за две недели не приехало.
Федор Васильевич написал императору одно письмо, второе… третье.
Ответа не было!
Вот тогда и ударила барабанная дробь ему по ушам.
В смятении чувств и мыслей отправил он драгунского ротмистра к Порфирию Петровичу. Но тут произошло невообразимое. Порфирий Петрович не приехал, и ротмистр как в воду канул. Пришлось еще послать курьера к строптивому артиллерийскому капитану в отставке.
Курьер вернулся через два дня и сообщил, что Порфирий Петрович — нет, не пренебрег просьбой графа, а тотчас с драгунским ротмистром отправился к Федору Васильевичу в Москву!
«Час от часу не легче, — подумал граф. — Где их черти носят? Уж не запил ли опять?»
Последняя мысль успокоила Федора Васильевича.
Думать, что Порфирий Петрович запил с драгунским ротмистром Марковым, конечно же, со стороны московского генерал-губернатора малодушие, но что еще он мог вообразить в этих невообразимых до безумия обстоятельствах, которые обрушились на него в конце 1804 года?
И все же он не пал духом. Его деятельная натура требовала разрешения безумных обстоятельств. Обер-полицмейстеру Тестову было приказано незамедлительно и непременно сыскать пропавших.
— Где же, ваше превосходительство, я буду искать этих забулдыг? — резонно спросил обер-полицмейстер Тестов, непомерной толщины мужчина, любитель таких же, как и он, сдобных купеческих барышень.
— А где хотите, Елизар Алексеевич, там и ищите! — насупил брови московский генерал-губернатор. — В трактирах, в борделях… и где еще можно сыскать загулявших пьяниц?!
— Помилуйте, ваше превосходительство, ротмистр Марков… драгун в полном смысле этого слова, но так забыться в своем пьянстве, чтобы пренебречь своим долгом?! Не поверю, — убежденно сказал обер-полицмейстер, вытер пот со лба платком и высморкался. — Не хочу думать о худшем, — продолжил он благодушно, — но лежат они, голубчики, в каком-нибудь сугробе под березкой или сосной. По весне, пожалуй, только и найдем!
— По весне?! — взревел Ростопчин. — Я вам дам — по «весне»! Живых или мертвых… через два дня — не больше!
— Два дня мало, ваше превосходительство, но попробую. Всю полицию подниму на ноги. Сыщем, непременно сыщем. Но два дня, ох, мало, — обреченно вздохнул Елизар Алексеевич.
Зима выдалась снежная, сугробы намело высоченные, а березок и сосенок в Московской губернии век не пересчитать!
Так оно и вышло.
Ни через два дня, ни через неделю не нашли они драгунского ротмистра Маркова и Порфирия Петровича Тушина, капитана артиллерии в отставке. И пятого января 1805 года обер-полицмейстер Тестов вошел в кабинет генерал-губернатора с полным намерением подать в отставку.
От этого намерения Елизар Алексеевич находился в неком воздушном состоянии, т. е. не чуял под собой ног, чуть ли не парил в воздухе всем своим многопудовым телом.
— А морозец крепчает, ваше превосходительство, — сказал он вдруг неожиданно для самого себя бодро и твердо, — что барышня грудями на выданье!
— Грудями… морозец? — удивился генерал-губернатор граф Ростопчин Федор Васильевич. — Вне себя, что ли, ты, Елизар Алексеевич?
— Будешь вне себя, ваше превосходительство, как по грудь в сугробах неделю полазишь. В отставку подаю! Примите, ваше превосходительство. Стар стал, тяжело мне грудями-то, значит, по этим сугробам…
— Не приму! И не зверь я, чтобы заставлять тебя грудями по сугробам этим елозить. Да… поди… и не сам ты по сугробам-то?
— Конечно, не сам, ваше превосходительство. Аллегорически. Но в отставку подаю без всяких аллегорий! — Воздушное состояние Елизара Алексеевича прошло, ноги загудели, и он тяжело опустился в кресло. — Неустойчивость, нестроение нашей жизни чувствую, а понять не могу, ваше превосходительство, из-за чего все это? Вчера мне полицмейстер Симонов докладывает, что кучер князя Архарова до полусмерти избил купца второй гильдии Протасова. Нос ему в усы вмял и скулу набок своротил. «За что, — спросил его околоточный Трегубов, — ты такое зверство с купцом учинил?» Кучер ответил усмешливо: «А за то, что он меня аглицким боксом стал стращать. Выставил свой левый кулак к подбородку, а правым мне в рыло норовит ударить». Околоточный удивился, что за английский бокс такой? «Аглицкая ученая драка такая, — ответил кучер. — Я ее со своим барином в Лондоне видел. А мы по-православному драться обучены. Вот я ему наотмашь в его купеческую харю разок вмазал, чтобы боксом своим не пужал. Извиняйте, ваш бродь, если что не так». Каков мерзавец! — прибавил Елизар Алексеевич сердито.