Первой приступила к сей церемонии турецкая сторона. Развернув перед собой бумагу, Ахмет-эфенди стал громко и с подчёркнутой торжественностью читать то, что в ней было написано. В переводе на русский язык его слова означали следующее:
— Как благословенный мир между высочайшей империей и Российской державой, будучи милостью Божьей по согласию заключён и приведён в совершенство, то вследствие крепких уз подтверждённого нами дружества посылаются из нашей дружеской страны великолепнейшему фельдмаршалу и его генералам, также другим, и переводчикам, бывшим назначенным со стороны Российской к сему спасительному делу, роспись подарков, назначенным для пречестнейшего генерал-фельдмаршала: одна табакерка с драгоценными камнями и миниатюрой, другая же таковая, украшенная бриллиантами и яхонтами; один пояс, украшенный алмазами и смарагдами; одни часы золотые, осыпанные алмазами; один убранный конь; другой такой же убранный…
Перечень подарков эфенди читал с четверть часа. Щедрость визиря оказалась впечатляющей. Одному только Румянцеву он прислал 15 подарков. Богатые дары получили Репнин и его помощники, принимавшие участие в переговорах о мире.
Что до русской стороны, то она не смогла блеснуть столь большим богатством, но в долгу не осталась. Турецкой делегации были преподнесены для верховного визиря золотой кинжал с бриллиантами на рукоятке, золотые часы, золотая табакерка, украшенная бриллиантами, лисьи, горностаевые и собольи меха. Все эти вещи были присланы из Петербурга ещё в прошлом году на Бухарестский конгресс, но понадобились только сейчас.
Турки уехали довольные. Прощаясь с русскими, выражали желание, чтобы между двумя соседними державами никогда не было больше войн.
После завершения всех церемоний и проводов гостей Румянцев приказал Репнину собираться в дорогу: ему надлежало доставить трактат, уже подписанный визирем, самой императрице. Такой чести обычно удостаивались только те, кто заслуживал наиболее высоких наград.
— Спасибо за поручение, — поблагодарил Репнин. — Я выеду сегодня же.
Правда, пришлось всё же задержаться. Дело в том, что по случаю обмена ратификациями визирь подарил князю прекрасного арабского скакуна, и потребовалось время, чтобы найти для содержания этого коня хорошее место. А когда наконец все дела были сделаны и необходимые распоряжения отданы, прибежал штаб-офицер сказать, что фельдмаршалу вдруг стало плохо.
Обеспокоенный, Репнин тотчас направился в палатку главнокомандующего. Румянцев лежал на походной койке, накрытый одеялом. Возле него суетился армейский доктор.
— Что с фельдмаршалом?..
Доктор сделал знак, чтобы говорили тише.
— Лихорадка, — шёпотом объяснил Репнину оказавшийся рядом дежурный генерал.
Услышав голос Репнина, Румянцев позвал его к себе.
— Ещё не уехал?
— Сейчас еду, ваше сиятельство.
— Имей в виду, ты должен сам поехать в Константинополь для обмена императорскими ратификациями.
— Слушаюсь, ваше сиятельство!
Репнин сделал прощальный поклон и тихо вышел из палатки.
4
По прибытии в Петербург Репнин в первую очередь направился к графу Панину. После удаления от двора Григория Орлова граф сделался при Екатерине Второй главным лицом в управлении государственными делами.
— Сегодня уже поздно, попасть на приём к государыне не успеем, — сказал Панин, просмотрев текст договора. — Придётся пойти завтра.
— Для меня это даже лучше, — оживился Репнин. — Успею привести себя в порядок, отдохнуть с дороги.
Панин стал расспрашивать его о том, как проходили мирные переговоры. Потом вдруг заговорил о трудностях, которые могут возникнуть в связи с обменом ратификациями.
— Ты, верно, ещё ничего не знаешь о смерти верховного визиря?
— Муссина-Заде?
— Да, Муссина-Заде. После подписания мира он направился в Константинополь, но едва доехал до моря, как скоропостижно скончался. Есть предположение, что его попросту отравили в угоду тем, кому Кучук-Кайнарджийский договор стал поперёк горла.
— Тревожное сообщение, — мрачно резюмировал Репнин.
— Турецкий народ в целом доволен заключённым миром, но министерские чины и особенно улемы[20] думают иначе. Они открыто осуждают покойного Муссина-Заде и его уполномоченных, подписавших такой трактат.
— А кто стал новым визирем?