Из обрывков разговоров, которые доносились до меня, я понял, что все эти люди приехали сюда в надежде поймать дикого лесного человека. Каждый из них хвастался, сколько он поставил капканов и вырыл ям-ловушек, замаскированных ветками.
Возвращаясь обратно в лес, я старался ступать точно по своим следам, чтобы не угодить в какую-нибудь западню. Так начиналась моя жизнь в лесу.
Но только вы не подумайте, что я так сразу бросил попытки вернуться в семью и на работу. Я делал все, что было в моих силах. На четвертый день я решил написать послание туристам. Выдрав на небольшом участке траву, я разровнял землю и написал на ней прутиком: «Я — дикий лесной человек. Оставьте в полночь на этом месте какие-нибудь штаны. Честное слово потом верну.» Разумеется, было мало надежды на то, что кто-нибудь заметит эту надпись. Еще меньше надежды было, что на эту надпись отреагируют. Ведь они считали, что я был воспитан волками, и следовательно, не могу быть грамотным. И все же я решил попробовать. С замиранием сердца пришел я в полночь к этому месту.
В голубом лунном свете я различил свисающие с дерева на веревке брюки. Очевидно, туристы приняли мою надпись за шутку и решили эту шутку поддержать. Иного объяснения я предложить не могу. Так или иначе, но я подошел к этому дереву, ухватился за брюки руками и слегка потянул их вниз.
Тут же сработала электрическая сигнализация, завыла сирена, из-за кустов с гиканьем выскочила целая орава фотографов и начала щелкать лампами-вспышками.
Они долго гнались за мной. Я слышал за спиной топот ног, щелчки фотоаппаратов. То и дело лес на мгновенье, словно молнией, озарялся ослепительным голубым светом и снова быстро погружался во тьму. Наконец я оторвался от них и заснул. Проснувшись утром пятого дня, я понял, что мне надо как-то приспосабливаться к жизни в лесу.
К этому моменту я уже знал в лесу места, где есть ягоды, грибы, орехи. Кроме того, мне удалось метко брошенным камнем убить какую-то птицу. Я хотел поджарить ее на костре, и чтобы добыть огонь, долго тер палочки друг о друга, но из этого ничего не вышло. К счастью, какие-то туристы оставили после себя незатушенный костер, и этот огонь я потом поддерживал в течение долгих месяцев, оберегая его от ветра и дождя. В пустой консервной банке, которую оставили после себя туристы, я варил суп из лесных трав. Из веток какого-то кустарника с мелкими зелеными листочками я сплел себе нечто вроде панциря, и надевал его на себя в прохладные дни. Издали эти маленькие листочки были похожи на зеленую шерсть.
Короче говоря, меня беспокоили не столько физические неудобства моего положения, сколько душевные. Всею душою рвался я к людям, мечтал взять в руки сегодняшнюю газету, а не газеты недельной давности, которые туристы, использовав их как обертку, оставляли в лесу, и которые я бережно собирал, изучал, и готовил по ним политинформацию.
Приблизительно на двадцатый день я наконец нашел способ быть ближе к людям. Блуждая по лесу я вышел к реке, вошел в нее, и поплыл вниз по течению. Вскоре я достиг района городского пляжа. Стараясь держаться в воде вертикально, поскольку в таком положении нижняя часть моего тела была неразличима с поверхности, я приблизился к одному из надувных матрасов. Стекла моих очков были забрызганы водой, и потому видел я очень плохо, однако смог различить, что на матрасе лежит человек, и читает газету.
В тех обрывках газет, которые у меня имелись, я никак не мог найти сообщений из Португалии, поэтому я подплыл к нему и спросил, как развивались события в Португалии на протяжении последних двадцати дней. Спросил очень вежливо, тихо. Он же в ответ почему-то стал кричать нечто нечленораздельное и хлестать меня газетой по лицу. Мне пришлось нырнуть. Если б я знал, что этот человек будет так бурно реагировать на мой вопрос, я бы не стал его задавать.
Вот так мне и пришлось все эти три месяца жить в лесу в полном единении с природой.
Однако стала приближаться осень. Начала опадать листва, ночи сделались холоднее, и мне пришлось зарываться на ночь в кучу опавших листьев.
И вот сегодня утром я проснулся, высунул голову из кучи, и увидел над собой ясное осеннее небо, а в небе — косяк перелетных птиц. И я понял, что мне тоже пора отправляться на зимовку в теплые страны. Наскоро позавтракав, я собрал свои немудреные пожитки — консервную банку с тлеющими угольками, запас орехов и сушеных грибов, подшивку газетных обрывков за 1977 год — и пошел по лесу в южном направлении.