Весь день Джон двигался как автомат, выполняя рутинные обязанности, не вникая в происходящее. Его разум был полностью поглощен утренним разговором. Единица, которая говорит. Единица, которая мыслит. Единица, которая утверждает, что она человек.
Если это правда… если они все люди… то что он делал все эти годы?
Вечером, когда ферма погрузилась в тишину, Джон вернулся к специальному отсеку. Ева сидела на койке, глядя на дверь, как будто точно знала, когда он придет.
– Расскажи мне всё, – сказал Джон, садясь напротив неё. – Всю правду.
И Ева начала говорить. О питомниках, где выращивают молодняк. О том, как она постепенно осознала свою человечность. О страхе быть обнаруженной. О надежде на спасение.
С каждым её словом мир Джона Слотера рушился всё больше. И где-то глубоко внутри росло ужасное осознание того, что он должен теперь делать. Выбора не было. Он не мог вернуться к прежней жизни. Не после того, что узнал.
В эту ночь Джон не спал вовсе. А когда наступило утро, он принял решение, которое изменило всё. Он решил спасти Еву. Спасти всех, кого сможет. И неважно, какую цену придется заплатить.
Часть II: Пробуждение
Глава 6: Диалоги
Следующие дни стали для Джона Слотера погружением в новую реальность – мучительную, беспокойную, разрушающую все его прежние представления о мире. Каждый вечер, после окончания рабочего дня, когда большинство персонала покидало ферму, он приходил в специальный отсек к Еве. И они говорили. Часами. О жизни "единиц". О системе. О корпорации. О мире, который существовал по ту сторону забора фермы.
В первый вечер после их откровенного разговора Джон пришел с множеством вопросов. Он все еще не до конца верил в происходящее, часть его продолжала искать объяснения, которые позволили бы вернуться к прежней картине мира. Картине, где он не был монстром.
– Расскажи мне о питомниках, – потребовал он, садясь напротив Евы. – Как вас выращивают? Что вы помните?
Ева сидела на койке, подтянув колени к груди – такая человеческая поза, защитная и уязвимая одновременно. Её голос, вначале хриплый от долгого молчания, постепенно становился более уверенным.
– Первые воспоминания туманны. Детство в большом помещении с десятками других детей. Все одинаковые серые комбинезоны, бритые головы. Никаких имен – только номера. Кормление, гигиенические процедуры, базовые упражнения для развития мышц – все по расписанию, все механически.
– Но как вы могли выжить? – спросил Джон. – Дети нуждаются в контакте, в эмоциональной связи. Известно, что без этого они просто…
– Умирают, – закончила Ева. – Да, это называют "синдромом госпитализма". Но корпорация нашла способ обойти это. Специальные препараты, которые подавляют потребность в эмоциональной привязанности. Гормональная терапия. И все же… – она слегка улыбнулась, – некоторые из воспитателей не могли удержаться. Они гладили нас по голове. Говорили тихие слова. Особенно ночью, когда думали, что камеры не фиксируют.
Джон с трудом мог представить это странное детство, лишенное всего, что делает человека человеком.
– А образование? Вас учили чему-нибудь?
– Только самому базовому. Как держать ложку. Как пользоваться туалетом. Как выполнять простые команды. Никакого чтения, письма, счета. Эти навыки нам не требовались… – Ева сделала паузу. – Ведь мы были всего лишь продуктом.
В её голосе не было горечи, только констатация факта. Это почему-то делало её слова еще более тяжелыми.
– Но тогда как ты научилась писать? Читать? Говорить?
– Когнитивная реверсия – странная вещь, – Ева покачала головой. – Она происходит постепенно, обычно в подростковом возрасте. Сначала ты просто начинаешь больше замечать. Задумываться. Наблюдать. Затем появляется любопытство. Ты начинаешь подслушивать разговоры надзирателей, запоминать слова, понимать их смысл. Потом – подсматривать, как они пишут, какие символы используют.
– И никто не замечает этих изменений?
Ева горько усмехнулась.
– Легко не заметить то, чего ты не ожидаешь увидеть. Надзиратели привыкли, что мы – пустые оболочки. Они говорят при нас о чем угодно, делают что угодно, не стесняясь. Мы для них как мебель. К тому же, мы быстро учимся скрывать свою осознанность. Те, кто не научился, кто проявил слишком явные признаки интеллекта…
Она не закончила фразу, но Джон понял. Таких "дефектных единиц" отбраковывали.
– А другие? – спросил он. – Другие единицы в этой партии, они тоже… как ты?