Вряд ли папа Контанден был в восторге от измены фамильному псевдониму: как-никак, слава Сине-младшего бросала свой отсвет на старшего. Но, отправляясь в свое первое турне, Фернан получает благословение родителей на неблагодарный и не слишком почтенный труд странствующего лицедея. А странствия были поистине разнообразны. Что там, трамвайные вылазки из Марселя в Ним, Перпиньян, Ментону, Арль или Тараскон! Труппа, вооруженная опереттой Реи и Мопре «Шевалье Лафлер», путешествует по градам и весям Франции, от Пиренеев до Альп. У Фернанделя не хватает слов, когда он вспоминает пыльные вокзалы и отвратительные обжорки, туманы севера и зной юга. «Но какая школа, какая великолепная гимнастика! Она научила меня радостям и горестям профессии, которую я избрал… Я увидел великую цель моей жизни — стать звездой песни, как Полей, как Мейоль, как Дранем, чья необычайная власть над публикой казалась мне смесью чуда и механики».
Он идет к этой цели напролом. Но что значит в искусстве путь без катастроф? И жизнь впервые подсовывает своему баловню солидную свинью, Фернандель только что женился, он счастлив… Но его призывают в армию. Правда, это грозило ему уже не однажды, но он ловчил, изворачивался, отделывался легким испугом. На этот раз «мне не оставалось ничего другого, как упаковывать чемоданы. Меня не слишком привлекала профессия военного, и я всегда был против обязательной военной службы». Но никого не интересовали убеждения двадцатидвухлетнего актера, явившегося отбывать повинность в девяносто третий горный артиллерийский полк.
Спустя десять лет его зять Жан Манс сочинит оперетту «Иньяс» о придурковатом и упрямом солдате с отлично поставленным голосом и реакциями бесноватого, и Фернандель сыграет заглавную роль. Еще через два года режиссер Пьер Коломбье поставит эту оперетту в кино, и Фернандель снова сыграет денщика, сумевшего притвориться полковником и с блеском принять высокопоставленного кретина из Парижа. Этот малый из Прованса — единственный здесь нормально глупый человек, как говорят психиатры, среди идиотов, плотность которых на квадратный метр сюжета превышает все допустимые нормы.
Конечно же, все это выдумка, солдатский фарс, свободная фантазия на бессмертную тему о тупости армейских бурбонов. Но, если вчитаться в воспоминания Фернанделя, окажется, что уж больно все это напоминает злоключения юного Контандена в девяносто третьем полку. Не случайно биограф актера, сценарист и режиссер Карло Рим, замечает: «В мирное время военная служба больше похожа на водевиль, чем на эпопею. Описывая казарму, наши лучшие авторы не понимали, что они скорее стенографы, чем поэты».
И не столь уж важно — то ли «Иньяс» и другие солдатские фарсы написаны «по материалам» военной службы актера, то ли «Воспоминания» смоделированы по уже готовым опереточным образцам: они совпадают настолько, что становятся реальностью, тем более что действительная военная служба не многим отличалась от самой необузданной фантазии.
Писарю девяносто третьего полка (Фернандель все-таки нашел местечко потеплее) не слишком нравились тонкости военной дисциплины: он досаждает сержанту, вахмистру, воюет со всем тем, что противостоит его здравому смыслу, его марсельскому темпераменту. И добивается своего: его переводят в Марсель. А Марсель — это дом, это Анриэтта, это недавно родившаяся Жозетта. Былая популярность приносит ему поблажки: возможность ночевать не в казарме, а в новой семейной квартирке на бульваре Жореса, и даже, пусть изредка, — выступать в концертах со своим испытанным репертуаром.
При этом, правда, выясняется, что, пока девяносто третий полк волочил свои пушки по обледеневшим перевалам, жанр солдатской песенки вышел из моды. Его сменили американские фокстроты и аргентинские танго, на афишах мелькают незнакомые новые имена, и даже «несравненный» Полен покидает мюзик-холл, чтобы уйти в оперетту и быть забытым окончательно и бесповоротно. А Фернандель? Он проявляет характер. Правда, он не знает ничего другого, но дело не только в этом — он стоит на своем, ибо его естество вопиет против каких-либо изменений. Он не хочет и не умеет меняться, гнаться за модой, он остается последним представителем вымирающего жанра, ибо он весь из него — из марсельского фольклора, из грубоватой и скабрезной провансальской песенки, родившейся еще во времена Рабле, пережившей свой взлет во времена Мистраля, сохранившей свой ершистый шарм лишь на дальних окраинах Марселя.