Матросы чертыхались, проклинали капитана, тащили в блокгаузы заказы, выпрашивали материалы. Старые доски быстро таяли, приходилось уходить за холмы, искать деревья. Спиленные стволы по снегу и на плечах доставляли на стапель, клали на козлы, резали саженными пилами с полудюймовыми зубьями. Ветер разносил по округе щепки, стружки, опилки, пригибал к земле удушливый дым костров, рвал на части грубые матросские песни, помогавшие тяжелой работе.
Жалобный вздыхающий вой десятка глоток подхватывал и бросал на свинцовые воды залива ритмичный припев. Пели хрипло, натужно, нестройно, не в лад, но разом, что придавало силы сдвинуть с места здоровенную мачту, очищенную от зеленой плесени, пропитанную бактерицидным раствором. Не успевала закончиться иберийская шанти, похожая на католический псалом, как с противоположного конца площадки слышалась старинная шотландская халльярд, принесенная тремя сынами Британских островов[2].
Стихали голоса, перекатывалась бочка к огню, поднималась грот-мачта, и вдруг соленое крепкое ругательство нормандца – «Пурбосса!» резало слух. Ричард Фодис запевал о «благородных витязях», рывком подтягивал ремни при непристойном слове-припеве.
– Доброго здравия, сеньор Альбо! – вынимая изо рта глиняную трубочку, приветствовал Ганс Варг штурмана с «Тринидада». – Пришли поглядеть на нашу работу?
– Тьфу – отмахивается от табака кормчий, – здесь воняет, как на живодерне.
– Верно, – улыбается немец, – а дохнешь табачком – и не чуешь ничего. Хотите попробовать? – аккуратно вытер мундштук о рукав куртки.
– Упаси Боже, от него тошнит.
– С непривычки, потом пройдет.
– Карвальо не видел?
– Травит крыс в трюме.
– Сам? – удивился штурман.
– Нет, – канонир блаженно затянулся, выдохнул в сторону, чтобы не раздражать офицера, закричал: – Педро, передай сеньору Карвальо – с флагмана пожаловали!
– Кто? – свесился с борта любопытный парнишка.
– Сеньор Альбо.
– Сейчас, – пообещал юнга и пошел к трюмному люку.
– Поймал! – радостно закричал маленький Хуан Карвальо, победно размахивая полудохлой крысой. Несчастный враг болтался на хвосте. – Я посажу ее на кол и четвертую, как казначея, – сообщил кому-то на палубе.
– Не мучай! Брось в костер! – посоветовал немец, но мальчишка скрылся за бортом. – Жестокий пример, – покачал головой канонир.
– Ганс, – позвал Ролдан, – пушки чистить или до весны подождать?
– Драй! – решил немец. – Я пришлю арестантов на помощь. – Бунтуют, бестии, – пожаловался гостю. – Сегодня Акуриу всыпал Симону десять плеток для вразумления.
– Девятихвостка – лучший учитель, – согласился кормчий.
– Боцман сильно дерет, с первого удара пускает кровь! – похвалил немец. – Но и португалец молодец – ни звука!
– Десять – это ерунда, – заметил Альбо, – выдерживают до пятидесяти.
– Если один порет, то рука слабеет на втором десятке, – поправил Ганс – А когда меняются – забьют до смерти.
– Здорово, Франсиско! – послышался с корабля голос Карвальо. – Сейчас спущусь, – долговязый кормчий направился к прислоненной к борту лестнице.
– Много наловил? – усмехнулся Альбо, когда перепачканный дегтем офицер подошел к костру.
– Кого? – Карвальо подозрительно поглядел на канонира.
– Мышей.
– Ты про сына… Гоняется с чугунком, старается живьем накрыть.
– Одной мало?
– Куда там… С дюжину на щепки насадил. Ты зачем пришел?
– Капитан-генерал послал узнать, нужны ли тебе наши люди?
– Веди! Скоблим палубу пемзой – рук не хватает.