— Она — королева.
— Какая разница? Фредегонда, у меня было время поразмышлять обо всем, что существует между нами. Все эти недели я думал только о тебе. Когда я закрывал глаза, ты была рядом…
— А когда открывал, то видел ее.
— Вот именно…
Он сделал шаг вперед, но Фредегонда снова отстранилась.
— Я тоже думала о тебе, — внезапно заговорила она с суровостью во взгляде, не обещавшей ничего хорошего. — И тебя я видела во сне сегодня ночью. Я хотела, чтобы ты вернулся, чтобы обнял меня, чтобы занялся со мной любовью. Но это только сны, Хильперик. В реальной жизни ты — муж Галсуинты, а я… Я — твоя любовница и мать твоего бастарда.
— Ты не сможешь уйти от меня!
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и королю показалось, что он видит слезы в ее глазах. Однако Фредегонда оставалась по-прежнему далекой и недосягаемой, ее холодность была холодностью мраморной статуи. И когда она сбросила окутывавшую ее простыню, это впечатление только усилилось. Она была обнаженной, восхитительно красивой, еще более желанной, чем в его мечтах. Он улыбнулся, заметив на ее талии кожаный поясок, который она никогда не снимала. Сколько раз он вспоминал эту черную змейку, обвившуюся вокруг ее бедер! Хильперик вспомнил их первую ночь, когда впервые увидел это необычное украшение. Его первым побуждением было снять с нее поясок, но она удержала его руку. «Нельзя нарушать волшебство» — такими были ее слова. И сейчас он готов был умолять, чтобы она околдовала его снова. Но, видя ее полностью открытой для его желания и одновременно недосягаемой, на этот раз уже он отступил на шаг.
— Я не хочу тебя потерять, — прошептал он.
Она расплакалась, закрыв лицо ладонями. В таком виде, с прижатыми к груди руками, она показалась Хильперику еще более желанной.
— У тебя может быть только одна жена, — сказала она.
Было слишком жарко для того, чтобы задергивать занавески. Через открытое окно доносился оглушительный шум, поднимающийся из общего зала, способный разбудить и мертвого. Галсуинта покинула собравшихся, как только стало возможно это сделать, не показавшись невежливой гостям, сидящим за королевским столом, сославшись на усталость, которой совсем не чувствовала Однако провести весь вечер, пытаясь поддерживать пьяные разговоры франкских баронов, чей язык она к тому же плохо понимала, было действительно выше ее сил. Они могли говорить только о женщинах и дичи, подстреленной на охоте, — то и другое, кажется, имело одинаковую ценность в их глазах. По сути, это были даже не разговоры, а отдельные выкрики — никто не слушал друг друга, разве что кому-то ненадолго удавалось всех перекричать, — и сопровождавшие их резкие жесты нередко заканчивались потасовкой, к большому удовольствию дам, накрашенных, словно куртизанки, которые, казалось, собрались здесь только с той целью, чтобы продемонстрировать себя наиболее шумным из гостей. В этот вечер Хильперик едва попрощался с ней, когда она уходила, точнее, проворчал себе под нос что-то невразумительное, — без сомнения, он был уже слишком пьян, чтобы встать с места. Выйдя на лестницу, она услышала громкий женский смех, прозвучавший, словно персональное оскорбление. Еще одно…
Галсуинта отошла от окна и села на кровать. Кровать была слишком большой, к тому же Хильперик ночевал здесь все реже. Сегодня он тоже не придет. Ничего не было сказано — внешне их отношения оставались прежними, но обычно он приходил среди ночи, после многочисленных возлияний, и сразу засыпал. Однако вскоре во дворце на нее стали смотреть иначе, и она слышала у себя за спиной шепотки и хихиканье служанок.
Каждое утро она старательно наряжалась, расчесывала волосы, стягивала поясом талию, казавшуюся широкой из-за узких платьев, и ждала от Хильперика слова или улыбки, или пары часов, проведенных вместе, но он постоянно ускользал, как песок сквозь пальцы. С каждым днем она становилась все более одинокой. У нее не было подруг, кроме придворных дам, прибывших вместе с ней из Испании, и никаких других удовольствий, кроме писем от ее сестры Брунхильды, приезда которой она с нетерпением ожидала.
Почти механическими движениями пальцев она принялась расплетать косу, потом расчесывать волосы, пока не заметила, что ее руки дрожат. Она опустила их на колени и принялась разглядывать серебряный гребень с зубьями из слоновой кости. Своей простой красотой этот предмет напомнил ей обо всем, что она утратила, оставив Толедо. Утонченность королевского двора, беззаботную юность, любовь матери и сестры, всеобщее внимание… Здесь, лишенная даже возможности найти утешение в своей религии, от которой ей тоже пришлось отказаться, она была не более чем призраком. Узница, проданная собственным отцом за богатые провинции, через которые она проехала только раз и которые, возможно, больше не увидит. Буквально через два месяца после женитьбы стало ясно, что это не более чем шаткий фасад. Скоро Хильперик перестанет утруждать себя и внешним соблюдением приличий…