– Аполлония самая красивая в деревне, – вступилась я.
– С красоты мало толку… Была бы здорова. Скрипнула дверь. Вошел Антонио – встрепанный, взмокший и злой; швырнул в угол беретто, отвесил подзатыльник Розарио и устало присел к столу. Нунча налила ему тарелку дзуппы. Густые брови брата были яростно сведены к переносице, он смотрел исподлобья, скрывая под ресницами недобрый блеск глаз.
Винченцо, не говоря ни слова, выгреб из огня печеные каштаны и ссыпал их в большое желтое блюдо. Не вытерпев, я схватила первый попавшийся, несколько раз перебросила с руки на руку, боясь обжечься, и отправила в рот это лакомство с аппетитной хрустящей корочкой.
Брат потрепал меня по щеке.
– Подожди немного, потом вкуснее будут.
В кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь сопением Антонио. В полном молчании он отодвинул от себя тарелку и, громыхнув стулом, вышел в другую комнату. Винченцо машинально погладил меня по голове, подбадривающе подмигнул и вышел вслед.
Я прижалась ухом к дверной щели, вслушиваясь в то, о чем говорят за дверью.
– Ты встретил его? – спросил Винченцо.
– Нет, черт возьми. Его встретила Аполлония.
– И что?
– Он грозил ей, она испугалась. Потом рассказала мне. А отец Аполлонии держит сторону Антеноре – у него, видишь ли, семья лучше. Одна Аполлония противится. Вот он, видно, и решил ее уломать.
Антонио говорил резко, прерывисто, и его слова звучали как выстрелы.
– Ну, и что же ты? – спросил Винченцо после некоторой паузы.
– Что ты все спрашиваешь, как да что, болван? Неужели тебе не ясно, что я сделал?
– Ты нашел Антеноре?
– Нашел и избил. А если бы не появился его брат Чиро, то убил бы.
– Ты спятил!
– А про вендетту кто болтал – ты или я?
Я медленными тихими шагами отошла от двери и пересказала услышанное на ухо Нунче. Она покачала головой.
– Проклятые мальчишки, сопляки, сорванцы, молокососы! – взревела она, распахивая дверь комнаты. – У вас еще усы не выросли, а вы какую чепуху болтаете! На что замахнулись! И думать об этом забудьте… Плетки на вас хорошей нет, черти!
Братья мрачно молчали, опустив головы. Потом Винченцо поднялся и ласково погладил старуху по плечу:
– Успокойся, бабушка. Ведь ничего не случилось, правда? Нунча отвесила ему подзатыльник, хлестнула полотенцем Антонио и, хрипло всхлипывая, села на стул.
– Вы думаете, раз я стара, значит, и управы на вас нет? Если вы будете вести такие разговоры, я найду управу… я жандармам все расскажу! Пусть лучше они посадят вас в тюрьму на целый год, чем я буду такие речи слушать.
Она вытерла глаза и стала жаловаться:
– Мне ведь уже скоро восемьдесят, а я как проклятая бегаю вокруг вас. И никогда мне нет покоя. Стольких негодяев вырастила, и ни от одного даже спасибо не дождалась. И никто меня не хочет слушать. Когда-нибудь я от ваших дьявольских выходок умру, и тогда не смейте ходить на мою могилу.
Громко зазвенела оконная рама, прервав жалобы Нунчи. Похоже было, кто-то бросил камушек. Антонио подошел к окну.
– Тебе чего? – мрачно спросил он.
Я взглянула вслед за ним: внизу стоял некий Джино Казагранде, краснощекий толстый мальчишка лет тринадцати. Он служил вместе с Антонио у Ремо, но брат всегда отзывался о нем не слишком одобрительно.
– Ремо вернулся из Ливорно, – сообщил Джино, прищурив один глаз. – Он хочет сегодня выйти в море.
– Сегодня? В праздник?
– Ремо сказал, что заплатит вдвое больше.
– Хорошо, – хмуро сказал Антонио, – я подумаю.
Он захлопнул раму окна. Джино, воровато озираясь, пошел к воротам и, выбравшись на дорогу, так припустил к морю словно за ним кто-то гнался.
– Это ловушка, – сказал Антонио. – Я не пойду. Эта собака Джино знается с Сантони. Я не верю ему… Они подослали его, чтобы выманить меня в горы.
Винченцо покачал головой. На губах у него мелькнула насмешливая улыбка.
– Не перегибай палку, Антонио. Ты, конечно, можешь остаться дома и правильно сделаешь – кому охота работать в праздник, но я не думаю, что этот толстяк пришел нарочно. Сантони – трусы. Они боятся нас… Они решаются грозить только Аполлонии или Ритте. Ко мне еще ни один из них не подошел открыто.
Он набросил на плечи куртку, зажал в руке беретто.
– Куда это ты? – настороженно спросила Нунча.
– Дон Эдмондо пригласил меня на стакан кьянти… У него красивая дочь, – добавил он лукаво.
– Аделе? – спросила я, широко открыв глаза.
– Да, Аделе.
Антонио медленно подошел к брату.
– Будь осторожен, Винчи. Я уверен, что Джино приходил не просто так. Тебе лучше не ходить сегодня горной дорогой. Иди в обход… Так будет безопаснее.
Винченцо надел беретто: его рыжевато-русые волосы резко контрастировали с темным тоном шерсти. Он улыбнулся – открытой, веселой и доброй улыбкой, осветившей все его смуглое лицо от упрямого подбородка до золотистых ресниц.
– Хорошо. Будь спокоен, Антонио. Я пойду в обход. Собственная жизнь мне еще не надоела.
Они крепко обняли друг друга, словно прощались на долгое время.
– Я провожу тебя, Винчи! – крикнула я, обрадованная, что есть повод сбегать на баштан.
Он протянул мне руку:
– Хорошо, только не отставай!
Последнее замечание оказалось неуместным: едва мы вышли за ворота, как Винченцо посадил меня себе на плечи.
– Я ведь уже большая, – запротестовала я смущенно.
– Ничего, меньше башмаков собьешь.
Дорога круто шла вверх, густо усыпанная опавшими листьями гранатовых деревьев. Потрескивали сучья под ногами Винченцо. Серебряная листва олив подернулась сверкающим золотом, а кудрявые склоны гор, поросшие темной бархатной зеленью, теряли летнюю пышность и все больше вспыхивали осенним румянцем. Далеко вверху возвышались подернутые лиловой дымкой гордые кроны пихт и сосен. Приближался вечер, и солнце розовело, как цветки абрикоса, окрашивая небо из нежно-сапфирового в опалово-огненный цвет.
– Винчи, если ты станешь работать в каррарских рудниках, ты дашь мне хоть одним глазком на них взглянуть? – спросила я весело. – А то я никогда не бывала нигде, кроме нашей деревни!
Я болтала без умолку, не замечая, что дрыгаю ногами и чувствительно бью башмаками Винченцо по груди.
– Если ты будешь расти побыстрее, Ритта, то да.
– Но я и так уже не маленькая… А следующей весной мне будет уже восемь.
Винченцо улыбнулся.
– Вот тогда я и повезу тебя в Каррару… Но сперва мне надо самому туда устроиться.
– А почему тебе не нравилось работать у синьора Чьеко?
– Как тебе сказать, Ритта… Я думаю, что всегда буду у него только подмастерьем.
Мы подошли к развилке, и Винченцо опустил меня на землю. Слева чернел большой трухлявый крест, вытесанный в незапамятные времена и вместо фигуры Христа увенчанный петухом – тем самым, что прокричал в ночи, когда Петр в третий раз отрекся от своего учителя.
– Все, Ритта, возвращайся домой, – сказал Винченцо. – Дальше тебе незачем идти. Уже поздно, а в горах темнеет быстрее.
Он поцеловал меня в обе щеки и, засунув руки в карманы куртки, пошел дальше. Я испугалась, увидев, какой он выбрал путь.
– Винчи! Винчи! – закричала я. – Почему ты идешь в горы?
– Потому что так быстрее, – сказал он, оборачиваясь.
– Но ведь ты пообещал Антонио, что…
– Т-с-с! – Он шутливо приложил палец к губам. – Пообещал, чтобы его успокоить. Ну, Ритта, подумай сама: зачем мне тратить лишний час, если я могу добраться к дому Эдмондо побыстрее? Беги домой и никому не говори об этом, чтобы не волновались. Все будет хорошо. Ну, беги!
Он ласково улыбнулся мне и пошел дальше.
Я стояла в нерешительности. Сумерки все сгущались, и осенние склоны гор казались мрачными. Лиловая дымка, окутывающая пихты, исчезла, слившись с черным крылом ночи, уже прорезавшим небо. Меня терзала тревога. Я знала, что Винченцо меня не послушает…
Меня пронзила внезапная мысль: нужно сейчас же рассказать все Антонио! Сейчас же, как можно быстрее!
Встревоженная, я стремглав помчалась назад, домой, позабыв и о баштане, и о вкусных арбузах, которые сейчас, наверно, никто не охраняет. Ярко-рубиновое солнце тонуло за горами, стелилось по кронам последним огненным светом…