– Перебьется, – огрызнулся король. – Он, кстати, требует не земли – из него делец как из стульчака дирижабль, а просто денег. Сто тысяч компенсации. Дайте ему двести от щедрот – вы теперь не обеднеете – и, думаю, он вас еще в зятья позовет – у него, кстати, дочка на выданье есть, и весьма милая. Сто-восемьдесят-сто, вы такие фигуры любите, я знаю… А я ему пожалую еще земли – где-нибудь под Малыми Кочевряшками.
– Отличная мысль, Ваше Величество… Думаю, господину Малефруа нужно время чтобы придти в себя, так что предлагаю пока что его не трогать… Вот, держите, Клод. Это спирт, а это соль – вам сейчас полезно для восстановления душевного равновесия…
Следователь сложил руки на груди и повернулся спиной к камину. На фоне ярко пылающего огня он казался обитателем Преисподней, но не демоном, а эдаким чертом-городовым или, скажем, духом чревоугодия, явившимся в мир отвращать городских кумушек от беговых дорожек и искушать запретными дарами кондитерских лавок.
– Однако, господа, я бы хотел продолжить… И, как я уже говорил, я сразу понял, что один из вас, присутствующих здесь никогда не встречался с Черным Менестрелем. В этом я не ошибся. Но я ошибался, думая, что этот человек – вы, господин Клерамбо.
– Я?! – музыкант, бледный от возмущения, привстал в кресле, потрясая бокалом точно скипетром. – Фигаро, вы ранили меня в самое сердце! Уличить меня во лжи – ах, как это похоже на бездушных обитателей пыльных контор! Канцелярские черви! Вы рвете на части сердце художника, вы…
– Довольно. – Следователь небрежно махнул рукой. – Оставьте эту кретинскую манерность и пафос, Клерамбо. Да, ваш лечащий врач поставил вам диагноз «шизофрения», а газетчики – с вашей же подачи – долгое время трезвонили об этом, но меня вы не проведете.
– Моя душа пылает в бездне адской! Ложь, клевета повсюду, я…
– Или, может, вы хотите, дабы с вашим доктором поговорили те же господа, что и с руководством Института мозга?
Клерамбо мгновенно заткнулся. На моложавом лице музыканта явно читалась напряженная работа мысли.
Думал он минуты три, после чего отрицательно покачал головой и совершенно нормальным тоном сказал:
– Нет, не хочу.
– Великолепно! Я давно подозревал, что вы весьма умный человек, Клерамбо.
– Ничего себе! – Мари Воронцова покачала головой. – Вы умеете говорить! А я-то думала, что великий Клерамбо умеет только вещать с небес!.. Но зачем вам эта комедия с бумагами из желтого дома?
– Это для его агентов, – Фигаро подмигнул музыканту, который чуть улыбнулся уголками губ. – Пока Клерамбо числиться невменяемым с него невозможно взыскать в судебном порядке выданные под его будущие работы авансы… Видите ли, наш гений-музыкант три года назад с потрохами продал себя «Дому Пылающих Сердец» господина Ле Франта.
– Они занимаются концертами, театральными постановками и катушками для патефонов, – кивнул Клерамбо. – У меня с ними контракт на пять лет; авансы выплачены огромные. Вот только удовлетворить их я, боюсь, не в состоянии.
– Если уж вы решили резко стать нормальным, – Фигаро достал из кармана пиджака трубку, – то, может, сами расскажете нам свою историю? А я пока подымлю и хлопну винца – в горле пересохло.
– Не вопрос, – музыкант кивнул. – Знаете, когда долго изображаешь психа очень трудно потом эту маску снимать. Так что я даже рад возможности поговорить по-человечески…
Он отхлебнул шампанского, закинул ногу за ногу и немного подумал, прежде чем начать.
– Меня, как вы, наверное, догадываетесь, зовут не Астор Клерамбо. Это просто сценический псевдоним; мое настоящее имя Питер Яшин. Музыкой я занимался с самого детства и, скажу без лишней скромности, уже тогда я был весьма талантливым юношей. Начинал… Начинал я как обычно: пел в ресторациях, играл на площадях, даже ездил одно время с цирком. Потом меня заприметил господин Пиколло, взял к себе и понеслась: концерты в столице, первые катушки для граммофонов – да вы сами можете найти все эти подробности в любом журнале сплетен. Пересказывать нет необходимости. Потом пошли деньги. А где деньги, там и дамочки, вечеринки, алхимические порошки, рулетка – все как обычно. Я стал влезать в долги. Утром в моем кармане мог лежать чек на десять тысяч, а вечером я считал мелочь у вшивой гостиницы на окраине… И вот однажды я весело проводил время в этих местах… кстати, «Тенистые Аллеи» были тогда еще открыты. И столкнулся с этим… С Менестрелем. Тогда я думал что у меня галлюцинации – я был крепко унюхан «розовой пылью». А потом начались кошмары…
Клерамбо взъерошил волосы и уставился в огонь.
– Это было ужасно. Сущий ад. Но, в то же время, в этом было… Что-то удивительное. Что-то запредельное. Ночью я метался в бреду а днем у меня не оставалось сил даже на то, чтобы затащить в постель очередную нимфочку, но… Это были такие эмоции, такие образы… Словами не передать. По ночам передо мной словно открывались врата бездны и эта бездна была прекрасна в своем ужасе… От меня сбежали все друзья, я крепко запил и некоторое время серьезно подумывал обратится к мозгоправам, но…
Но однажды ночью я проснулся от очередного кошмара и вдруг понял, что схожу с ума не потому что вижу ночами ад, а потому что держу его в себе. «Что если я выплесну его наружу?», подумал я тогда. Я выхлестал бутыль водки, всосал всю «дурь» что у меня оставалась и сел за рояль… К утру я исписал нотами две тетради. Это был «Туман и бриз», та самая вещь, которая принесла мне миллионы и сделала всемирно известным.
Он вздохнул и на мгновение следователю показалось, что в глазах музыканта мелькнул отблеск неземной тоски.
– Это было прекрасное время. Ночами я рыдал от страха, кусая подушку, а днем творил, обложившись бумагой. Я освоил скрипку, флейту, саксофон, все время искал наилучший способ передать то, что рвало меня изнутри. Менестрель стал моей Музой, каким бы странным это не показалось, темной, ужасной и… прекрасной. Я даже не знаю, как вам объяснить…
– Вы это уже сделали. – Фигаро достал из кармана маленькую коробочку и показал Клерамбо. – Это проволока с записью вашей «Последней флейты». Гениальная вещь. Слезы и огонь.
– А, тогда вы, должно быть, понимаете. – Музыкант выплеснул остатки шампанского в огонь. – Это слепок моей жизни, Фигаро. Такой, какой она была тогда… У меня в банке лежало столько денег, что я мог бы в них купаться, но они меня мало волновали. Я стал чем-то вроде моста между Землей и Адом; от старого Астора Клерамбо осталась лишь тень, которой этот мир мог дать лишь одно: тех, кто будет слушать мою музыку. Дьявол, да я сам стал музыкой, а потом… Потом все закончилось.
Клерамбо вздохнул и откинулся в кресле.
– В одно ужасное утро я проснулся. Пошел в ванную, умылся, принял душ. Позавтракал. Оделся. Я действовал бездумно как арифмометр, не понимая, что же такое со мной творится. А потом понял – кошмара не было. Сон не пришел в эту ночь. На следующую ночь – тоже. Все закончилось.
Это прозвучит как бред, но я был в ужасе. Трясся, как осиновый лист. Вряд ли вы знаете, насколько ужасна «ломка» после «розовой пыли», но ЭТО было еще ужаснее. Я понял, что без Менестреля – как бы дико это не звучало – нет и Астора Клерамбо. К тому же скоро возникла проблема чисто утилитарная: мои агенты ждали моей новой музыки, а я мог выдать им лишь жалкое пиликанье. Так что я купил справку о сумасшествии и…
– И отправились сюда, на «Черные Пруды».
– Каждый год я ездил в эти места. На все сезоны. Я исходил все здешние холмы, чуть не утонул в болоте, сломал ногу свалившись в овраг, накормил собой всех тутошних комаров и… ничего. Я больше никогда не видел его, Фигаро. Но когда мне пришло письмо от Малефруа, я подумал – вот оно! Может быть, столько жертв Менестреля сразу, в одном месте, призовут его, а, может, колдуны короля что-нибудь придумают… Но не вышло. – Он тяжело вздохнул. – Говорите, вы изгнали его на год-два?
– Не могу сказать точно. Он может появиться и через неделю. Но подумайте вот о чем, Клерамбо: Менестрель карает тех, кто причинил зло невинным. И это всегда как-то проявляется в кошмарах; к Малефруа, например, являлся этот Моржуа, у которого несправедливо отобрали собственность. А что было у вас?