– Иди сюда, девочка, – нежно произнес Михаил Петрович, – дай обниму тебя. Вот он наш, антоновский характер, хоть и взрывной, но гордый, с чувством собственного достоинства. Костя и Лана в Анну пошли, свои, да чужие, а ты в меня!
Я испуганно поднесла указательный палец к губам. Но Михаил Петрович вдруг встал из-за стола и все так же громко сказал:
– Глупая комедия! Зря я ее затеял. Все, хватит труса праздновать, настала пора объяснить, кто в доме хозяин. Всю жизнь я трясся, не пойми чего и кого боялся, из-за этого Машу потерял, с тобой не общался. Дурак! Дурак! Дурак! Превратился в подкаблучника. Все! Закончено! Пошли! Объявлю правду! Пусть убираются вон, если я им не по душе. И вообще, не умру одиноким, есть около меня надежный человек, потом тебе все расскажу. Думаю, ты меня не оставишь.
– Нет, конечно! – воскликнула я. – Только сейчас лучше не затевать подобный разговор. Вы такой бледный…
– Сердце щемит, и тошнит меня что-то, – пожаловался Михаил Петрович. – Кстати, тебе, наверное, деньги на расходы нужны? Вот, держи.
Пальцы хозяина рванули один из ящиков стола, тот, не удержавшись в гнезде, рухнул на пол. Я бросилась поднимать содержимое: несколько записных книжек, пара блокнотов и… подарочный набор декоративной косметики «Принцесса». Сверху, на яркой упаковке напечатан слоган «Как у мамы, только лучше», а под ним шариковой ручкой было приписано четким округлым почерком: «Тебе от меня!»
– Давай сюда, – с легким раздражением приказал Антонов и поставил ящик на место.
Я вздохнула. Нет, все-таки дедушка любит Китти, приготовил внучке подарок и даже сделал на нем трогательную надпись. Просто профессор имеет свои взгляды на воспитание, он считает, что капризы нельзя гасить подношениями. Кстати говоря, абсолютно верная позиция. Антонов порадует Китти, но только не сейчас, а когда та станет себя хорошо вести.
Дверь кабинета скрипнула, в комнату вошел шофер.
– Звали, Михаил Петрович?
– Где ты ходишь? – снова начал злиться профессор. – Звоню, звоню, не отвечаешь…
– Простите, на заправке был, – начал оправдываться водитель.
– Ладно, – отмахнулся хозяин и вытащил из ящика стола набор «Принцесса», – отвези живо. Что-то у меня голова заболела…
– Уже умчался, – воскликнул шофер и исчез.
Я слегка удивилась, значит, подарок предназначался не Китти.
Антонов выдвинул другой ящик стола, и я увидела, что он набит деньгами. Хозяин вытащил одну из пачек тысячерублевых купюр, перехваченную тонкой розовой резинкой.
– Тут сто тысяч, пробегись по магазинам, – улыбнулся «папа».
– Вы с ума сошли! То есть, извините, спасибо, не надо! – воскликнула я. – Сидите спокойно, сейчас принесу вам лекарство. Наверное, вы съели слишком много шоколадных конфет, выпили сладкой воды, вот вас и затошнило…
– Валокордин, – жалобно попросил Михаил Петрович, – сорок капель, меня эта доза успокаивает. Выпью и поеду в город.
Я внимательно посмотрела на «отца». Похоже, хозяину шикарного особняка на самом деле было дурно. Щеки и лоб Михаила Петровича покрывала зеленоватая бледность, глаза провалились, губы посинели.
– Сорок капель валокордина? Сейчас принесу! – воскликнула я, направляясь к двери.
– Спасибо, детка, – прошелестело за спиной.
В столовой обнаружилась одна Кира, спокойно наливавшаяся кофе.
– Где у вас валокордин? – нервно воскликнула я.
– Что? – промямлила жена Константина.
– Валокордин.
– Что?
– Сердечные капли. Лекарство, – ответила я, испытывая яростное желание схватить апатичную стокилограммовую тушу за жирные плечи и трясти до тех пор, пока Кира не прекратит мерно, словно корова траву, жевать ватрушку.
– Вам зачем?
Вот замечательный вопрос! Ясное дело, хочу при помощи валокордина помыть окна! Но, увы, я не имела права ответить Кире таким образом, я же должна ей понравиться.
– Михаилу Петровичу плохо, он просил накапать сорок капель, – пояснила я.
– А-а-а… – протянула равнодушно «заботливая» невестка и снова вонзила безупречно белые зубы в булочку.
На секунду я оторопела. Потом в голове вихрем взметнулась мысль: хорошо, однако, что подлинная Лаура не приехала к папе. Сейчас бы она тут наломала дров – вцепилась бы Кире в волосы и начала тюкать мадам башкой о стол.
– Так где валокордин? – нарочито спокойно поинтересовалась я.
– Не знаю.
Мое ангельское терпение затрещало по швам.
– Вы не поняли, что свекру плохо?
– Я не пью лекарства и понятия не имею, где они лежат, – меланхолично произнесла Кира.
– Мы едем? – в столовую вошел Костя.
Я кинулась к парню.
– Михаилу Петровичу плохо.
– Ерунда! – бодро воскликнул сын Антонова. – Не берите в голову, он истерик. Всякий раз, как нахамит нам, за сердце хватается.
– Сейчас вашему папе и впрямь нехорошо! – настаивала я. – Где валокордин?
– Не знаю, – пожал плечами Костя, – спросите у Мары.
– Это кто?
– Домработница Марина, она в курсе всех дел, – тихо сообщил Костя. – Впрочем, могу позвать маму.
– Сделайте одолжение, поторопитесь, – зачастила я. – Михаил Петрович был очень бледный, с синими губами. Очень похоже на сердечный приступ.
– Сейчас, – протянул Костя.
– Посиди, сама схожу, – засопела Кира, медленно поднялась и так же медленно пошла, нет – поплыла к двери.
– Ладно, – согласился муж и устроился за столом. – А я пока еще кофейку хлебну. О, он даже не остыл…
Я с огромным изумлением смотрела на парочку. Если бы, не дай бог, конечно, кому-нибудь у нас дома стало плохо, то через пару секунд в квартире уже творилось бы столпотворение, домашние бросились бы вызывать «Скорую помощь», МЧС, знакомых врачей… А тут – полнейшее спокойствие, больше смахивающее на абсолютное равнодушие. Мой рот раскрылся, я сделала глубокий вздох и приготовилась сказать «родственникам» все, что я о них думаю, но в столовой появились Кира и Анна.
– Вашему мужу дурно, – бросилась я к супруге Антонова.
– Да? Что случилось? – поинтересовалась дама.
– Он срочно просит валокордин.
– Сорок капель, – хихикнул Костя.
– Ну, это не страшно, – бесстрастно ответила Анна, – вот когда он шестьдесят требует…
– Где лекарство? – перебила я ее.
Анна тяжело вздохнула:
– Не следует впадать в истерику, уважаемая Лаура, сейчас я загляну к мужу.
Сохраняя непроницаемое выражение лица, с абсолютно прямой спиной, словно проглотив палку, Анна вышла в коридор.
Кира улыбнулась.
– Вы считаете нас чудовищами?
– Да, – ляпнула я и тут же спохватилась: – В смысле? Нет.
Невестка Антонова засмеялась, а Костя, осушив чашечку с кофе, пояснил:
– Папа, похоже, нереализованный актер. В последнее время он устраивает натуральные спектакли – может начать истерически рыдать, а два-три раза изображал умирающего, требовал лучших врачей.
– Мы уже поняли, – подхватила Кира, – если он просит сорок капель валокордина, то, так сказать, это представление из одного действия…
– А если шестьдесят, – перебил ее Костя, – то, значит, театральная ерунда до вечера затянется. «Скорая» приедет, с кардиографом. Мрак.
Я села на стул и от растерянности глупо спросила:
– Вы сейчас говорите правду?
Костя снова занялся кофе, а Кира, взяв очередную булочку, кивнула. Потом она внимательно глянула на меня и поинтересовалась:
– А вы?
– Не понимаю, – пробормотала я. – То есть, конечно, правду: Михаил Петрович побледнел, ему явно нехорошо.
– Не о нем речь, – нежно проворковала Кира. – Вы и впрямь его племянница?
Вся кровь бросилась мне в голову.
– Простите? – пролепетал язык. – Меня зовут Лаура, я дочь сестры Михаила Петровича…
– Которую тоже звали Лаурой? – вдруг спросил Костя.
– Именно так.
– Ваша мама жива? – продолжил парень.
– Нет, она скончалась.
– Давно?
– Достаточно.
– Дату назовите, – потребовала Кира.
– Ну… э… о…
– Вы забыли год смерти матери? – нежно осведомился парень.
– Понимаете, я была ребенком… – начала выкручиваться я.
– Совсем крошкой?