— Я не думаю, что был в доме твоей бабушки с тех пор, как мне было лет восемь. Кажется, на твоем дне рождения.
Он небрежно, словно к ним было не опасно прикасаться, бросил на островок белую коробку с оставшимся мелким наполнителем и положил рядом стопку полотенец. Я наблюдала, как он достал верхнее полотенце и небрежно обернул его вокруг моих плеч. Я смотрела на него, пока он вытирал воду с моих рук. И не стала его останавливать, хотя эти действия привели меня в замешательство. Пытался ли он быть милым? Неужели он считал меня больной, которая не могла даже вытереться? Он выглядел поглощенным своей работой, поэтому я не ответила ему.
— Как долго? — тихо спросил он.
— Прости?
— Сколько времени прошло момента смерти твоей бабушки.
Я нахмурилась. Это было как соль на открытую рану. Я отпихнула его руки и взяла полотенце в руки, чтобы вытереть лицо и безрезультатно отжать мокрые волосы, которые грязными светлыми прядями свисали по спине.
— Три года. Она умерла три года назад в январе.
Пока я вытиралась, Джейсон выдвинул табуреты из-под островка и поставил их один напротив другого. Я наблюдала за происходящим с вялым любопытством. За окном сверкнула молния, а затем раздался раскат грома, от которого задрожали стекла в моих шкафах.
— Садись, — приказал он требовательно, но мягко. Я опустилась на табурет, а он сел прямо передо мной, и наши колени неловко соприкоснулись. Он развернул аптечку, которую стащил из-под раковины в ванной. Когда он попытался взять мою раненую руку, я отпрянула от него с такой силой, что чуть не упала с табурета.
— Я не ребенок, — повторила я. — Тебе нужно идти домой, Джейсон.
— Перестань упрямиться. Ты не сможешь перевязать её одной рукой. — Уголок его рта приподнялся в ухмылке. — Хотя было бы забавно посмотреть, как ты пытаешься.
Я нахмурилась и вытянула руку в его сторону, чтобы он мог хорошо рассмотреть рану. Она располагалась прямо на тыльной стороне предплечья, где мне было бы чертовски трудно разглядеть её, не говоря уже о том, чтобы аккуратно перевязать. Признание причинило боль.
— Похоже, я тебе не очень нравлюсь. — Он смочил ватный шарик антисептическим средством и начал методично очищать рану, осторожно продвигаясь к самому порезу. Я старалась не смотреть, но каждое нежное прикосновение заставляло меня морщиться от боли.
— Я не знаю тебя. Даже когда ты жил здесь, не был местным.
— Что это значит? — его голубые глаза ненадолго поднялись и встретились с моими, это легкое веселье почти так же бесит, как и его помощь.
Свободной рукой я указала на входную дверь.
— Я знаю твою репутацию, Джейсон Кинг. Ты никогда не был мальчиком из маленького городка.
Во вспышке ярко-голубого сияния его веселость испарилась. Его полные губы сжались, но я не видела его глаз.
— Мне казалось, ты сказала, что не знаешь меня.
— Думаю, я знаю достаточно, — он не ответил мне, и я не была уверена, означало ли это мою правоту или то, что я ошибалась.
Очистив рану, он аккуратно наложил мазь на марлевый тампон, а затем зафиксировал его пластырем, как будто делал это раньше и знал толк в перевязках. Ещё одно свидетельство беспечной деревенской молодости. В летнюю жару мы все узнали, что нет ничего такого, что не могло бы исправить хорошее промывание из садового шланга. Если ты не умер и не сгинул в канаве, то будешь жить, чтобы бороться ещё один день. Только бабушка следила за тем, чтобы мы правильно наложили повязку, и то только в том случае, если она вовремя нас поймала.
— Джонатан поступил неправильно, — тихо сказал Джейсон после долгого, затянувшегося молчания. — То, что он сделал с тобой. Это было неправильно. Я не сомневаюсь, что между ним и Бейли есть любовь, но ему следовало быть честным с тобой. Я сказал ему об этом, как только узнал о случившемся.
Голос Джейсона, такой сожалеющий, полный жалости, пронзил меня до боли в груди. Он наложил повязку, и я вздрогнула сильнее, чем нужно, и отвела взгляд, чтобы скрыть слезы, навернувшиеся на глаза.
— Ты не имеешь права меня жалеть, — пробормотала я себе в плечо. Я не хотела смотреть, как он мил со мной. — Не то, чтобы ты был образцом для подражания в отношении женщин.
Он не смотрел мне в глаза.
— Я совершал ошибки, но никогда никому не изменял. Это не имеет оправдания.
Я крепко зажмурила глаза, а когда открыла их снова, то увидела лишь голубую коробку цвета Тиффани на столе, из которой выглядывала пухлая атласная подушечка. Я видела, как льняное приглашение выпирало из края коробки, дразня меня.