Я что, мразь? Господи, несчастная девчонка, напуганная, измученная, не успевшая оплакать отца и брата. А я все-таки мразь, конечно, да, я надавил в момент, когда мог, знал, что она не будет артачиться, потому что это мне было выгодно и удобно, только мне, я не подумал, не рассказал, не сел нормально, как человек, не рассказал через рот словами. Надо было все рассказать, и про банкет, и про то, что дальше придется делать. Но сейчас уже поздно себя казнить, уже только выдержать эту пытку. Девчонке, конечно, будет сложнее, для нее все только еще начинается.
Марусю посадили в другую машину. Это была идея Влада, безопасника, и я с ним согласился, помня о гибели Сашки. В разных машинах. А если случится что со мной, что будет делать бедная Машка?
И отчего-то как в дурной игрушке захохотало нечто из колонок, и перед глазами как на мониторе предстала картинка: я в гробу, над гробом вдова прячет ухмылку под черной вуалью. Все, все, все, теперь все состояние ее, и мое, и Сашки, черт, как я так вляпался?
Машины тронулись. Нам предстояло ехать в самые ебеня, но если еще вчера я думал, что поездка меня окончательно сведет с ума, то сейчас мне даже хотелось посмотреть на городишко, где всю сознательную жизнь прожила моя без пяти минут жена.
Но стоило мне неосторожно взять в руки смартфон и разблокировать его, как он взорвался уведомлениями. Половину, от всяких газетчиков, я проигнорировал, но то, что касалось работы, пришлось отработать, причем самому. Есть вещи, которые не перепоручишь, и они, что паршивей всего, отнимают все твое время. Я впервые в жизни задумался, сколько этой самой жизни украли у меня за все года — не сосчитать и не вернуть. Состояние стоило мне самого дорогого.
Я вынырнул из ругани с биржевым брокером только часа через два, когда вокруг меня были елки и палки. Палки тоже бывшие елки, понял я, видимо, ведут вырубку. Дорога в две полосы шла по лесу, я заметил знак «Дикие животные» и понял, что наш кортеж уместен в этой умиротворенной глуши как ай-нанэ на тризне.
«Как Маруся?» — тотчас отбил я Але, опасаясь, что невеста обревелась, но тут же пришел ответ: «Отлично. Она рассказывает нам про благотворительность!». Ну и ладно, кивнул я и вспомнил, что она говорила про какую-то крышу. Черт, надо бы реально заняться, и дело не в том, что обещал, а это все придаст нашему фарсу, то есть браку, хоть какую-то душевность. Мало будет проявить на жадной до сенсаций публике неземную любовь, все равно этому хрен кто поверит, а вот человеческое участие, признание того, что для жены важно — это тема, это нужно не забыть.
Через четверть часа мы проехали пару сонных деревень, пропустили на переезде две электрички и остановились на площади. Типовой уездный райцентр, застройка брежневских времен, памятник Ильичу, щедро облюбованный голубями, клумба, доска почета, на которой теперь висит информация администрации района и частные объявления.
— А где загс? — спросил я, потому что справа была «Администрация», слева — торговый центр из кирпича и сайдинга, впереди частные дома, сзади рынок.
— Там, — как-то не слишком уверенно указал водитель, — вон карта туда показывает.
«Там» — это одноэтажный дом в глубине за частными домами, и кортеж осторожно двинулся туда. Я думал — не разъедемся, или заборы зацепим, или вовсе застрянем, но нет, перед загсом была даже площадочка, где мы прижали какую-то слишком уж раскрашенную машину: ленты, пупсы… испуганная парочка жалась к стенам, потому что наши три тонированные черные машины напоминали больше бандитские, чем свадебные, и выглядело, будто мы явились нагибать кого-то, а не расписываться.
Я вышел, зачем-то себя накручивая. Сейчас выяснится, что ничего не выйдет, тетка из загса пойдет на попятную, и директора по правовым вопросам я завтра повешу, если он сегодня не успеет удрать за бугор. Но нет, тетка из загса — блестящее платье, хала на голове — вышла, подобострастно щурясь, и я подумал, что за деньги в этой стране все на свете еще можно купить.
Даже счастье. Если очень захотеть.
Хлопнула дверь, Аля вывела совершенно измотанную на первый взгляд дорогой Машу, и я почувствовал, как у меня сердце пропустило удар, а потом зашлось, будто я марафонец.
Господи, во что я втравил девчонку? Хрупкая, нежная, какая-то бесконечно ранимая в белом платье, дунь — улетит. Она выдержит? Вообще то, что ей предстоит, все эти собрания, свары, интриги? Даже когда я буду стоять у нее на спиной, разве выдержит? Сейчас ветер шваркнет чуть посильнее, и закрутит ее вместе с листвой, унесет, поминай как звали. Пресса, фотографы, банкеты, разговоры. Я и сам с трудом выносил это все, но я привык, я вливался в это постепенно, шаг за шагом, день за днем, и все равно стискивал зубы, выл, был готов все бросить… по молодости.