Они считали, что такие вещи, как свободное время, культура, развлечения и все преимущества цивилизации, «не про нашу честь».
Не все из них, правда, высказывали это вслух, но это чувствовалось по их поведению, они отказывались помочь установить более справедливый порядок даже для своих детей, они высмеивали, проклинали и оскорбляли тех, кто пытался это сделать. Самые непристойные, самые злобные слова они адресовали представителям их собственного класса в палате общин − лейбористам и особенно социалистам, которых они обвиняли в лени, в нежелании работать, в том, что они сидят на шее рабочего класса.
Многие из них считали, что не надо помогать детям жить лучше, чем их родители: мол, в таких случаях дети, подрастая, «смотрят свысока» на своих отцов и матерей и стыдятся их. Они, по-видимому, боялись, как бы их любовь к детям не обернулась неблагодарностью детей по отношению к родителям, и в подобных суждениях искали оправдания своему безразличию к судьбам детей.
Другой причиной нехватки работы являлся наплыв множества иногородних − вроде Сокинза и других «неосновательных». Но не это было главным − главным была спешка, работа спустя рукава. Кровь из носу, но любая работа должна быть закончена в срок! Если работы шли в незаселенных домах, Скряга шумел, что дом уже сдан внаем, что в конце недели в него должны вселяться люди и поэтому надо все закончить в среду вечером. Побелить все потолки, оклеить новыми обоями стены, фасад дома и подсобные помещения покрыть двумя слоями краски. Нужно положить новые трубы, починить все сломанные окна и замки, подновить отбившуюся штукатурку. Брали на работу обычно вдвое меньше людей, чем требовалось, и одного назначали старшим. Десятники знали, что, если они «отработают свои деньги», их опять поставят руководить другими и, пока у фирмы будут хоть какие-нибудь заказы, они всегда заработают больше остальных; поэтому они помогали Скряге придумывать, как провернуть все работы абы как, и старались выжать из людей все, что можно; а несчастные бедолаги, зная, что спешить − их единственный шанс удержаться на работе, выбивались из последних сил. Они теперь не чистили засаленные или грязные деревянные детали; достаточно пройти по ним щеткой со спиртом − и краска высохнет; побитую штукатурку на стенах подправят, − как они это называли, смеясь, − «садовым цементом», то есть просто грязью из сада, а поверх положат настоящий материал. Не очень грязные потолки не отмывают, протирают слегка и покрывают тонким слоем побелки. В комнатах старые обои, которые полагается сдирать, прежде чем оклеивать стены новыми, оставляют, а чтобы скрыть эго, швы старых обоев затирают их и незаметно под новыми. Скряга и десятники старались насколько это было возможно делать лишь немногое из того, за что платит заказчик, и делали все наспех и кое-как.
* * *
Всюду царил страх перед увольнением: никто ни на миг не чувствовал себя в безопасности − в самый неожиданный момент мог появиться Скряга и вихрем пронестись по всему дому. Стоило ему увидеть, что кто-то не работает, преступника немедленно увольняли, но такая возможность предоставлялась очень редко: слишком уж все были перепуганы.
С момента появления Хантера и до его ухода на рабочей площадке царила атмосфера спешки, беготни и суматохи. Его скрипучий голос раздавался по всему дому: «Не спите! Это нужно сделать! Замажьте как-нибудь! Закончите эту работу и сразу начнем другую!»
Для того чтобы держать всех в руках, Скряга время от времени увольнял кого-нибудь якобы за то, что тот слишком медленно работает. Все трепетали перед ним и бросались со всех ног по первому его слову, ибо знали, что множество безработных готовы занять их место.
Хотя настало лето и Комитет помощи бедствующим и все другие комитеты прекратили свою деятельность, множество людей по-прежнему болталось около Фонтана на Большой аллее − на этом Невольничьем рынке. Когда рабочего увольняли, он обычно направлялся на этот рынок. И любой хозяин всегда мог нанять себе там работягу на несколько часов, дней или недель. Рабочие знали это и знали также, что, если их уволят, найти другую работу дело непростое. Вот так и создавалась атмосфера страха.
Когда Скряга уходил на другой объект, десятник обходил всех, чтобы посмотреть, как они работают, выяснить, не кончилась ли у них краска, не нужна ли им какая-нибудь замазка, и приносил все сам, чтобы они ни на минуту не прекращали работу. После этого зачастую появлялся Раштон и неторопливо обходил весь дом или молча останавливался позади работающих и наблюдал за ними. Он редко обращался к кому-нибудь, просто стоял, как каменное изваяние, или прохаживался подобно бессловесному животному − настоящая скотина, как они его называли. Человек этот был невероятно высокого мнения о себе. Одного рабочего он уволил только за то, что тот осмелился остановить его на улице и спросить что-то насчет работы.