Когда Раштон предложил это новое правило, его приняли единогласно, единственный голос против был подан доктором Обморком, который, как заметил брат Гриндер, неизменно выступал против любого разумного начинания. У них есть одно лишь утешение, добавил Гриндер, похоже, им недолго осталось его терпеть. Приближается первое ноября, и если он, Гриндер, хоть немного разбирается в рабочих, то они наверняка дадут Обморку коленом под зад, как только им представится возможность.
Через несколько дней результаты муниципальных выборов подтвердили предсказание брата Гриндера, ибо рабочие избиратели округа доктора Обморка действительно дали ему коленом под зад, зато Раштон, Дидлум, Гриндер и еще несколько членов Банды были с триумфом переизбраны подавляющим большинством голосов.
Мистер Добер, один из хозяев фирмы «Добер и Ботчит», уже был избран попечителем бедняков.
Все это время Хантер, выглядевший в эти хмурые дни еще более озабоченным и несчастным, чем всегда, ежедневно был занят проверкой, как идут работы, и поисками новых заказов. Почти каждый вечер он засиживался в конторе допоздна, углубившись в расчеты, высчитывая цены. Полиция уже так привыкла видеть в конторе свет, что, как правило, не обращала на это внимания, но однажды ночью в четверг − это было ровно через неделю после стычки Оуэна с Раштоном по поводу подручного − констебль заметил при обходе, что свет горит гораздо позже обычного. Сперва он не слишком встревожился, но, когда начало светать, а свет все еще горел, констеблю это показалось странным.
Он постучал в дверь, ответа не последовало, ни единый звук не нарушал мертвой тишины, царившей внутри. Дверь была заперта, но констебль не знал, заперта ли она изнутри или снаружи; дверь запиралась на врезной замок. Окно конторы было расположено низко, но увидеть что-нибудь через стекло было невозможно, так как оно было закрашено.
Констебль подумал, что разгадка тайны, вероятнее всего, в том, что человек, сидевший там вчера вечером, уходя, забыл выключить свет; вряд ли вор или еще кто-либо, без разрешения забравшийся туда, стал бы обнаруживать свое присутствие, зажигая газ.
Он пометил это происшествие в своей записной книжке и собирался уже продолжить обход, когда к нему подошел полицейский инспектор. Инспектор согласился, что вывод констебля, вероятно, правилен, и они хотели уже пройти дальше, но тут инспектор заметил в нижней части окна, где краску либо соскребли, либо она облупилась, проникавший из комнаты крошечный луч света; инспектор наклонился и обнаружил, что таким путем можно заглянуть внутрь помещения, и, вглядевшись, он тихонько ахнул. Он уступил место своему подчиненному, и констебль с трудом разглядел лежавшее на полу тело.
Кряжистый полисмен без труда взломал дверь, одним нажимом плеча сорвал ее с петель, и она свалилась прямо в лужу крови у порога. Это была кровь Хантера; тот лежал бездыханный, раскинув руки, с перерезанным горлом. На полу, возле его правой руки, валялась открытая бритва. Стол, за которым он обычно работал, был завален бумагами и забрызган кровью, рядом валялся опрокинутый стул.
В последовавшие за этим несколько дней Красс опять взял на себя роль, которую выполнял уже прошедшим летом, когда Хантер был болен, − стал руководить всеми работами и вообще изо всех сил старался заменить покойного, хотя − как он по секрету сообщил своим дружкам в баре у «Крикетистов» − он-то уж не позволит Раштону заставлять его делать то, что делал покойный. На следующее утро после того, как обнаружили труп, Красс вместе с Раштоном отправился осмотреть дом, где предстояли кое-какие работы, стоимость которых нужно было подсчитать. Это был тот самый подсчет, который пытался проделать перед смертью Хантер, − на его столе нашли бумаги с цифрами и пометками, касавшимися этого заказа. Эти бумаги послужили основанием для заключения суда, что Хантер в припадке помешательства покончил самоубийством: все они были исписаны бессмысленными каракулями, безграмотными и бессвязными. Он все пытался вновь и вновь подсчитать какую-то сумму, но результат каждый раз был новый и всегда неверный. Тот факт, что у него была с собой бритва, свидетельствовал, что самоубийство было преднамеренным. Это подтверждалось и свидетельством последнего человека, видевшего Хантера живым, парикмахера, который сообщил, что за несколько дней до этого Хантер попросил его поточить бритву и зашел за ней вечером накануне трагедии. Парикмахер также сообщил, что точил эту бритву для мистера Хантера несколько раз и раньше.
Красс взял на себя всю организацию похорон. В честь такого случая он купил новые подержанные черные брюки и выбросил свой низенький потрепанный цилиндр, заменив его высоким цилиндром Хантера, который он обнаружил в конторе и присвоил без малейшего колебания или угрызений совести. Цилиндр был ему великоват, но он подсунул под подкладку бумагу. Красс был чрезвычайно горд, выступая на месте Хантера во главе похоронной процессии, вид у него был скорбный, но жирное одутловатое лицо, совершенно лишенное красок, если не считать пятна на подбородке под нижней губой, расплывалось в улыбке. Пятнышко на подбородке представляло собой маленький кусочек воспаленной кожи, размером с монету в три пенни. Пятно было у него уже давно. Поначалу − насколько он мог припомнить, − это был всего лишь маленький прыщ, но потом прыщ, постепенно разрастаясь, стал напоминать цинготную язву. Красс объяснил, что пятно держится так долго из-за простуды, которую он «подцепил прошлой зимой». Это было уж совсем странно, потому что обычно он очень кутался во время холодов, обматывая шею теплым платком, принадлежавшим в прошлом одной старой даме, умершей от рака. Тем не менее Красс не очень беспокоился о своей болячке, он только время от времени мазал ее цинковой мазью и не сомневался, что когда-нибудь это пройдет.