— Свет не хотят видеть? Ты это чего? Ты брось!
— Болят от солнца, — сказал я.
— А-а-а… У меня тоже такое было. С разбойниками на реке-Дону столкнулись, когда с товаром из Кафы шли, и мне по кумполу прилетела палица. Кумпол голову спас, а мозги стряхнулись. Долго голова болела и кружилась. Отлежишься, ништо.
— А пакет? — вспомнил я.
— Что, пакет? — словно и не бежали мы, как одержимые через Красную площадь.
— Ничего, что он от англичан? Заборонено ведь с ними якшаться. Иван Васильевич заругает ведь, коли узнает?
— А как он узнает, Федюня? Ты же никому своего деда кровного не выдашь? А мне в сих тайных делах помощник нужен. Дело я против врагов государевых веду, что при царе пригрелись. А тот, кто записку бросил, тот доглядчик мой в посольстве англицком. И даже государю нашему не скажешь пока, ибо ежели прознают, то убегут в Литву сразу. А потому, пока тайна сия великая есть даже для государя. Удержишь?
— Да, что такое у нас с ним сегодня? — подумал я. — Мысли сходятся один в один.
— Удержу, деда! Не сомневайся!
— Ну и ладно!
— А кинжал ты зачем достал? Испугался я.
— Дурилка… — Он тронул меня за руку и погладил. — А бечву, как срезать, чтобы распутать. Прочитать надо было срочно, ежели так записка пришла. То великая удача, что ты повстречался моему другу.
— Он, что знает меня? Откуда ежели он приезжий? — удивился я.
— Давно он тут живёт ещё в том посольстве был. Вот в том годе он тебя и видел. А нам помощник нужен, чтобы записки носить.
— Понятно, — сказал я, а сам, действительно, понял, что деду нужен был связной и почему-то своих прямых родичей задействовать в этом деле он не хотел. Таких по возрасту, а то и постарше в соседних трёх дворах было изрядно. Привлекай любого.
— Ребятня моих сынов какая-то взбалмошная… В голове ветер в жопе дым… Не разумные они. А ты сызмальства разумом выделялся, вот я тебя и приглядел.
Я в очередной раз удивился. Во-первых, тому, что у нас снова сошлись мысли, а во-вторых, что, оказывается, дед сам присматривался ко мне уже не первый год, и давно приметил мою разумность.
— Ты, Федюня, пойми, что ни какой царь-государь, не станет о тебе заботиться, как родич.
— Да, деда, я понимаю. Тятя тоже так говорит. Но ведь он… Вернее, его жена… Ну, ты понимаешь… Мачеха за своих детей радеет, ты за своих внуков. А мне то что с этого дела? С вашего дела… Ну, буду я бегать по Москве, разносить и собирать ваши записки, а мне что с этого?
Я говорил всё это с закрытыми глазами, и вдруг раскрыл их. Раскрыл и наткнулся на взгляд «деда», который мне очень не понравился.
— Всяк труд награждаться должен, — сказал он. — По копейке за записку.
Я потрогал шишку над ухом.
— Вот, что я пока заработал за то, что не дал приставам эту записку схватить. И давай представим, что бы было, если бы приставы эту записку взяли?
— Ничего бы не было, записка написана тайнописью.
Я посмотрел на деда и чуть улыбнулся.
— Читаются и тайнописи… Я не знаю, какую выгоду ты, деда, имеешь, но явно не копеечную. Рисковать сдохнуть на дыбе за одну копейку? Это так глупо, что глупее не бывает.
— Мудрёно говоришь, Федюня. Не пойму я тебя, что-то. Тебе мало копейки? Это же большая деньга получается. Мы порой и три — четыре записки в день пишем. Встречаться-то нельзя.
— Ну и что мне эти три-четыре копейки в день? Хоромы не отстроить, слуг не содержать…
— Ты уже о хоромах и о слугах грезишь? Ну, ты молодец! Ты забыл об окладе боярском в казенных палатах, что тебе накинул государь? Двадцать рублёв. То большая сумма.
— Но, вы же не каждый день переписываетесь?
— Не каждый, конечно.
— За год сколько раз?
— Так, кто считал-то?
— Ну, пусть будет сто раз. Это сто копеек, а значит — рубль. За двадцать рублей я делаю, то, что для меня интересно и безопасно, если узнает государь, а за один рубль я рискую головой.
— Так, не всегда же рискуешь!
— Как это не всегда? Я уже сейчас рисковать буду ежедневно, даже если никакой записки больше не принесу.
— Отчего?
— Да, от того, что уже помаран с вами! Царь-батюшка не станет разбирать, кто и почему с англичанами якшается. Это как в говно вступить. Вроде и оттёрся, а всё равно воняет. Тут если по копейке платить, то, хотя бы за каждый день. Вот в году триста шестьдесят пять дней, так за год и плати — три рубля и ещё шестьдесят пять копеек. И лучше наперёд. А то, Бог знает, что будет завтра? Куда свинтит твой английский посол? Свинтит и денег не заплатит.
— Разумно мыслишь, — согласился, вздохнув Головин, — но почему сразу в говно?
— Вот, если он сейчас про это прознает, как думаешь, сможешь ты отбрехаться? Ведь он сразу про крамолу подумает и на дыбу потянет спрашивать: «а почему, собственно?».