Въ чемъ же собственно заключались его заслуги въ драматическомъ искуствѣ? Заслуги этѣ двоякаго рода: онъ измѣнилъ трагедію внутреннимъ и внѣшнимъ образомъ. Онъ первый (если не считать попытки Маффеи) поставилъ итальянскую трагедію на національную почву; подобно Шиллеру онъ, по замѣчанію одного нѣмецкаго критика (Поль Гейзе 1857 г.), "задумалъ посредствомъ своихъ трагедій начать политическое и соціальное перевоспитаніе своего народа [6] ." Кромѣ того, онъ совершилъ рѣшительную перестройку внешней формы трагедіи (что было чрезвычайно важно въ его время). Трагедія, по его словамъ «должна, на сколько возможно, исключительно заниматься своимъ предметомъ (сюжетъ, фабула); въ ней должны являться только дѣйствующія лица, а не простые зрители и безцѣльные наперсники; ходъ пьесы долженъ быть вытканъ изъ одной нити и, на сколько это позволяетъ изображеніе страстей, быть быстрымъ и простымъ, ужаснымъ и потрясающимъ, не становясь отвратительнымъ и неестественнымъ; наконецъ, поэтъ долженъ возбудить себя всѣмъ вдохновеніемъ, на какое онъ только способенъ.» (Отрывокъ изъ письма Альфьери къ извѣстному критику Кальзабиджи).
До какой степени Альфьери былъ искрененъ въ своихъ стремленіяхъ, которымъ посвятилъ всю свою жизнь, могутъ служить доказательствомъ его слова, въ которыхъ онъ описываетъ впечатлѣнія, производимыя на него чтеніемъ Плутарха, любимаго его писателя [7] : «Я перечитываю, – пишетъ онъ, – въ четвертый или пятый разъ жизнеописанія Тимолеона, Цезаря, Брута, Пелопида, Катона и нѣкоторыкъ другихъ мужей древности, и всякій разъ восторгъ мой выражается неудержимыми криками, слезами, доводящими меня чуть не до безумія, такъ, что еслибы кто нибудь увидалъ меня въ такое время изъ другой комнаты, то навѣрно принялъ бы за сумасшедшаго. При разсказѣ о доблестяхъ этихъ великихъ людей, я просто выхожу изъ себя: слезы отчаянія и досады текутъ изъ моихъ глазъ, едва я только подумаю, что я рожденъ въ Пьемонтѣ, въ такое время и подъ такими несчастными политическими условіями, которыя не позволяютъ мнѣ ничего дѣлать, которыя сковываютъ мой языкъ и при которыхъ, можетъ быть, даже безполезны всякія высокія чувства и мысли.»
Оканчиваю на этомъ, такъ какъ мнѣ остается сказать нѣсколько словъ о моемъ переводѣ. Я знаю, что многіе найдутъ его не вѣрнымъ, такъ какъ я переводилъ не слова, а мысли, стараясь придавать имъ обороты, наиболѣе свойственные русскому языку. По моему мнѣнію, всякій переводъ, если только дѣло идетъ не о такомъ классическомъ произведеніи, гдѣ важно сохранить каждое выраженіе писателя именно такъ, какъ онъ его высказалъ – долженъ прежде всего не казаться переводомъ и быть по возможности русскимъ. Успѣлъ ли я въ этомъ, переводя «Филиппа», не знаю, но оговариваюсь заранѣе потому, что знаю, что существуетъ другое мнѣніе, совершенно противоположное мною сейчасъ высказанному.
Актъ I
Сцена I
Изабелла ( одна ).
Печаль, боязнь въ душѣ моей… нѣтъ силъ!
Прочь призракъ соблазнительно-прекрасный…
Супруга я Филиппу, – быть вѣрна
Ему должна я даже мыслью самой!
Принцъ – сынъ ему; надъ страстью роковой
Торжествовать во мнѣ разсудокъ долженъ…
Но для чего донъ-Карлосъ такъ хорошъ,
Что знать его и не любить – нѣтъ силы?
Зачѣмъ такою свѣтлою душою
Онъ одаренъ въ такомъ прекрасномъ тѣлѣ?
Зачѣмъ такъ сердце нѣжно въ немъ, и умъ
Такого преисполненъ благородства?
Но, горе мнѣ! – достоинства его
Припоминать я не имѣю права,
Я ихъ забыть должна, чтобы заглохла
Въ моей душѣ преступная любовь!
О, еслибъ я хоть скрыть ее съумѣла,
Такъ глубоко, чтобы объ ней никто
Не могъ узнать… чтобъ онъ не догадался
И чувствъ моихъ грѣховныхъ не проникъ!
О, еслибъ подозрѣній я печалью
Своей не возбудила во дворцѣ!
Всѣ видятъ, что я принца избѣгаю,
Всѣ видятъ, что разрушенъ мой покой…
Всѣ видятъ, но… чужаго сердца тайны
Читать не могутъ люди; – я одна
Объ этой страсти знаю, но когда бы
И я сама могла объ ней не знать,
Иль зная, убѣжать отъ ней далеко,
Чтобы дышать свободно я могла!..
Нѣтъ, только слезы мнѣ однѣ остались,
Хотя, едва ль, и слезы не преступны!
Уйду отсюда – плакать на свободѣ…
Но что я вижу? Карлосъ, – прочь скорѣй!
Боюсь я съ нимъ желанной сердцу встрѣчи,
Меня предать и взглядъ, и рѣчи могутъ.
Сцена II
Изабелла и донъ Карлосъ.