— Ты только без рукоприкладства, Лебедь! — прошептал мне Серёга. — Хотя, если что, я помогу.
Не могу сказать, что меня подорвало к ублюдку, подошёл очень даже спокойным шагом.
— И для каких это целей к нам такие лощёные дяденьки пожаловали? — язвительно прервал я его трёп с Катей.
— Спасибо вам, Катерина! — вежливо кивнул он секретарше, переключаясь на меня и меняясь в лице. Теперь оно злое и ледяное. — Твоё ли это дело?
— Ты ищешь Вадима? Неужели нашёл после долгих семилетних поисков?
— Тебя не касается. Ты, сопляк–фрик, мне не помешаешь и уж тем более не напугаешь.
— Не смей приближаться к Вадиму! У него приступ может быть. Я тебе это говорю серьёзно. Мне не веришь, поговори с Зоей Ивановной.
— Это со старой маразматичкой с кафедры ИИ? Привлекаешь пенсионерок? Самому фантазии не хватает?
— Ты идиот? Ты не слышишь меня? При чём здесь «фантазия»? Он болен, он лечится уже семь лет, — зашипел я, прижав гламурного ублюдка к стене. — Из–за тебя! Слышишь? Из–за тебя!
— Во–первых, не из–за меня, ты же ничего не знаешь! Я был в эпизодической роли, меня использовали. А во–вторых, если он до сих пор переживает, то тем более мне нужно с ним встретиться, поговорить, объясниться. Может, я хочу извиниться?
— Переживаешь ты! А он болен! И ему твои извинения нахер не нужны!
— Согласен! Ему нужен я, а не извинения. — Чернавский стал наступать на меня и даже толкнул в плечо. — Что ты можешь знать о наших отношениях? Такие отношения не порвёшь нелепым недоразумением, кайфанутым случаем. Я как встретил его тогда в кафе, так думаю о нём постоянно. И я уверен — он думает обо мне! Поэтому…
— Ах ты, невиноватый подонок! — уже не сдерживаясь, закричал я ему в лицо. — Нелепое недоразумение, говоришь? Эпизодическая роль, говоришь? Да ты, мразь, предал его доверие тогда! Роль разыграл в угоду Самохвалову!
— Ты назвал главного героя! Мне угрожали, меня заперли в комнате, я вообще не видел, что там было!
— Не пизди! Я знаю из первых уст, что Самохвалов тебя попросил позвонить Вадиму, никто тебя не заставлял и что ты был там и участвовал!
— Он не мог тебе рассказать! Он сдох! Он получил своё!
— Он — да! А ты? — Мы уже вцепились друг в друга и дёргали, переставляя по коридору, ещё миг, ещё слово, ещё полушаг — и я размажу его смазливое лицо по стене, припечатаю железным кастетом в зубы и буду добивать ногами, загрызать эти гнойные вены на лживой шее.
Нас стали растаскивать. Серьга, Лёха Тригора, появившийся из ниоткуда, аспирант с кафедры академического рисунка и даже Катя–секретарша. Но я успел–таки махнуть ожелезненным, ошипованным кулаком и оставить на этом гадком лице отметину в виде кровавой полосы на щеке. Раскрасневшийся ублюдок раздражённо вырвался из рук Серьги, тяжело дыша, стряхнул брезгливо с пальто невидимые следы моих пальцев и ярости. Выдавил из себя:
— Ты, сопляк, ответишь! Ты не получишь его. Понял? — прохрипел он напоследок, резко развернулся и удалился, раздувая гневом чёрное пальто. А я ещё что–то успел крикнуть матершинное вдогонку и получить выговор от ошарашенного препода.
Хорошо, что сегодня Дильса не было в академии. Серёга мне потом сказал, что Чернавский его искал на кафедре, а в деканате у простодыры Кати взял его адрес. Блядь! А если он прямиком поедет к Вадиму. Позвонить? Поехать?
— Ты не сможешь постоянно его охранять, — охладил мой пыл Серьга. — Может, для Дильса было бы и неплохо встретиться с ублюдком. Вдруг врежет ему?
— А вдруг задохнётся?
Я переживал весь вечер. Но к ночи Дильс вышел на связь с Эфом, и я понял, что Гарик не был у него, что всё нормально. И ещё я общался с ним в инете как–то по–особому, много шутил, рассказал про школу, он тоже что–то смешное и тоже про школу. Уже в два ночи я ему вместо «до связи» написал «прощай». Завтра его лекция. Завтра «Поп–арт».
Дильс был в приподнятом настроении, много жестикулировал. Сразу объявил о предстоящем тесте:
— Уже сегодня мы знакомимся с постмодерном, в следующий раз коротенько — «Гиперреализм» и тест по живописи. А потом пластическое искусство! Так что готовьтесь! Итак, у вас когда–нибудь было такое состояние, что вы нашли вещь, давно забытую, давно не использованную, заброшенную? Нашли и с удивлением её разглядываете, ощущаете её новым собой, не давнишними, а сегодняшними ощущениями? Она как бы открывается по–новому, обнаруживает неожиданную сущность. Это эффект «найденной вещи» или «украденной вещи». И вот искусство поп–арта и концептуализма находит такие вещи, приближает быт к новому осмыслению…
Я не рисовал. Просто внимательно и хмуро слушал Дильса. А он удивлённо посматривал в мою сторону: он видел, что я не рисую, и не знал, как к этому относиться. Он видел, что я напряжён, что я на иголках. Нахер Лихтенштейна и Пригова! Мне как–то не по себе.
По окончании пары я решительно двинулся к Вадиму. Вытащил из тетради сложенный лист А4, развернул и так, чтобы он видел, подписал изображение, отпечатанное ещё на второй паре на цветном принтере: «Эф Swan». Протянул ему:
— Вот. Это ещё один портрет вам, Вадим Александрович, в духе Уорхолла…
Дильс смотрел на собственный серо–фиолетовый портрет, выполненный в графическом редакторе с фотографии: лицо, разделённое крестом и с таблеткой внутри глаза. Вадим молчал, эмоций нет. Потом он несколько раз задумчиво кивнул портрету, сунул его в портфельчик и спокойно, обогнув насторожённого меня, не взглянув мне в глаза, не спросив «какого хуя?», не изменившись в лице, вышел вон.
*Кулёк — институт культуры (жарг.).
====== 10. Гиперреализм ======
— Догоняй, что как столб встал! — оживил меня Серьга и тут же к одногруппникам: — Да ничего не случилось! Пока… Сейчас Лебедь полетит покурлыкает что–нибудь убедительное — и, возможно, тест по модерну состоится, как Дильс и обещал, в следующий четверг. Чеши уже!
Последнее — мне. Конечно, я побежал сразу к машине. Пришлось даже ждать Вадима. Он меня увидел с крыльца, но шаг не дрогнул: шёл уверенно и не смотрел на меня. Пискнул сигнализацией, открыл машину, сел за руль. Но предотвратить мой кульбит по запрыгиванию в машину не успел. Взгляд вперёд в лобовое, зажигание не включено. Стальным голосом произнёс:
— Вылезай.
— Вадим, мне нужно было когда–нибудь тебе это раскрыть. Дальше уже было глупо скрывать.
— Молодец. Вылезай.
— Прости меня. Но как–то так получилось в самом начале, а потом затянуло. Ты ведь не общался бы со мной, если бы я сказал, что я и есть Лебедь.
— Да, я всё понял. Простил. Выходи из машины.
— Но тебе ведь нравился Эф. Я и он — одно!
— Я это понял. Выходи.
— Поговори со мной. Поехали к тебе. Я тебе всё объясню.
— Мне ничего не нужно. Спасибо тебе за всё. А теперь вылезай.
— Ты же меня знаешь, я не выйду!
— Что ты там мне советовал? Выйду я.
Блин! Он схватил портфельчик и выскочил из машины, оставив ключ в зажигании, быстро стал удаляться в сторону автобусной остановки, нет, он даже побежал, потому что подъехала маршрутка. Вадим скрылся в её вонючем жёлтом пузе.
Бамс! Бамс! Я ударил по панели с бардачком. Я даже не успел ему сказать о Гарике, не успел предупредить. И ещё мне обидно: я ожидал более сильной реакции, не холодности. Неужели у него никаких чувств, кроме злости, нет ко мне? Неужели он даже не захочет поговорить со мной как с Эфом? Неужели я буду тут сидеть, как осёл, и не попытаюсь ещё раз начать разговор? Нет, это не про меня. Я пересел на водительское место и решительно завёл мотор: мне не привыкать ездить без прав по чумовому запруженному городу. Буду осторожен!
И время самое пробочное, и куча ДТП по дороге! Добирался полтора часа. Психовал. Придумывал, как заговорю с Дильсом, подбирал слова, аргументы, признания. Представлял его реакции и мои контрмеры. И вдруг решил, что скажу ему самое главное и мучительное для меня: что «люблю». Пусть ему будет плохо, я же рядом — подышу с ним… Или не говорить? Может, позвонить Абрамову? Нет, это же моё личное, а он опять будет про мотивацию выспрашивать. Запретит ещё ехать к Вадиму. Не буду звонить. Чёрт, гаишники впереди…