Эф Swan: а нужно, чтобы художник страдал? Был несчастлив?
Дильс Вадим: это ведь моё мнение. Мне Мунк, Шагал, Филонов и Ван Гог близки, у тех, кто страдает, творчество — голый нерв, неприкрытое чувство...
Эф Swan: ты несчастлив? Поэтому ищешь несчастных художников?
Дильс Вадим: а ты, что ли, счастлив?
Эф Swan: я счастлив!
Дильс Вадим: уподоблюсь Пилату: что есть счастье?..
Эф Swan: ООО!!! Это я сейчас тебе быстренько расскажу!..
Мы просто болтали. Иногда я отчётливо ощущал, как Вадим улыбается или как удивлённо поднимает одну бровь. Я представлял, что он сидит в тёмной комнате, напротив мерцающего экрана, погрузившись в старое, возможно скрипучее кресло, как он автоматическим жестом поправляет «волосы» за ухо, щурится, разглядывая мои буковки. На столе, рядом с клавиатурой, большая кружка с остывшим чаем. Чай непременно с бергамотом и без сахара. Ноги завёрнуты в клетчатый плед, в квартире холодно. За стеной у соседей орёт телевизор, а у Дильса только звук щелчков от клавиатуры и мыши. Наверное, обстановка у него в квартире классическая, высокие шкафы, забитые книгами и альбомами, на стенах качественные репродукции в разнокалиберных багетах, с потолка хрустальными сосульками взирает помпезная люстра, на полу взрыхлённый пылесосом благородный пушистый ковёр. А в углу, скорее всего, зеленолистное гигантское растение, какая–нибудь пальма или маранта — это вместо домашнего животного. Я решил, что никаких кошек, собак, хомячков, попугайчиков, рыбок у Дильса нет. Решил не позволять ему о ком–то заботиться, на кого–то отвлекаться.
Я вскрыл в себе способности общаться без мата и без гоблинских шуток. Просто говорить. Рассказал ему, как впервые понял, что такое счастье: про то как мы с отцом ходили на аттракционы, я сидел у него на плечах, обозревая парк с высоты и поглощая тонны мороженого. Как небо раскачивалось над моей головой, как моя панама улетела в лужу, как отец орал пуще меня от страха и восторга на «американских горках». Как мы раскатывали на бамперных машинках, лупились друг в друга, я хохотал, а у папы было красное от гнева лицо, так как я, семилетний пацан, припёр его электромобиль к заграждению и нагло не позволял вывернуться из плена. Как мы стреляли по жестяным уткам из корявого ружьишка, как выиграли маленького резинового слоника, перебив кучу уток. Тир назывался «Сафари», я это хорошо запомнил. Дильс захохотал, сообщив, что очень логичное название — в призах наверняка не только резиновые слоники были, но и плюшевые тигрята, пластиковые носороги и поролоновые жирафы.
Дильс Вадим: это было так давно, а ты помнишь. Видишь, счастье — редкость!
Эф Swan: это просто счастье, связанное с отцом, он умер через год. Инфаркт. Упал прямо на работе.
Дильс Вадим: нда... Как ты перенёс?
Эф Swan: не особо понимая. Мама не хотела, чтобы я папу видел мёртвым. На похоронах я не был. Был сослан в деревню к бабуле. А там, как ты понимаешь, счастье бесхозно пораскидано — бери не хочу. Вот тебе речка, вот тебе качели из верёвок, вот тебе гуси, с которыми можно «воевать», вот тебе сосед Мишка, с которым мы лазили по огородам, объедая грядки с клубникой и горохом. Мы с Мишкой ходили караулить водяного! Сбегали ночью, выпадая из окон, и до утра лежали в мокрой траве, ползали по песку, бросали в «водяного» камни. Мишка чуть не утонул! Прикинь! Я его спасал!
Дильс Вадим: ооо, ты храбрый цыплёнок был!
Эф Swan: почему был? Я и сейчас не из трусливых! Лучше ты сейчас вспомни своё счастье!
Дильс Вадим: хм... Наверное, в детстве у всех счастье было. Например, у меня такой момент был, когда я в школьном театре играл пастушка Леля. Играл на флейте, весь такой лиричный, романтичный... Чувствовал себя не пастушком из сказки, а богом весны и любви. Особенно когда мне главная героиня, Светана*, косу заплетала и подпевала моей флейте. Я чувствовал, что все смотрят на меня, любуются. На следующий день получил сразу четыре письма от девчонок. Признавались в любви и предлагали дружить. Представляешь? Тогда я был счастлив.
Эф Swan: ты играл на флейте?
Дильс Вадим: да, а что такого?
Эф Swan: тебе косу заплетали? В парике, что ли, был?
Дильс Вадим: нет, у меня были длинные волосы.
Эф Swan: такие длинные, что можно было косу заплетать?
Дильс Вадим: да)))
Эф Swan: зачем же ты их обстриг? Круто было бы: препод и с косой! Иеххх!
Дильс Вадим: а у тебя длинные волосы?
Эф Swan: ты ж видишь на аве! Не очень длинные, косу не заплетёшь и даже хвост полноценный не завяжешь. А ты не ответил на вопрос, зачем обстригся?
Через длинную паузу:
Дильс Вадим: извини, я говорил по телефону. Мне нужно выключаться. Приятно было с тобой пообщаться.
Эф Swan: эээй! Стой! Куда?
Последнее я вскричал вслух.
— Так ты там в сетевуху какую–то играешь? — разочарованно протянул с кровати Серьга. — Что, продул?
— Продул, — расстроенно отозвался я, ибо увидел, что Дильс Вадим оффлайн. Факт, улизнул от ответа. Что там у него? Какая–то история с волосами? Или не с волосами? Может, действительно кто–то позвонил, что–то важное сказали... Блин.
— Я уж всерьёз стал опасаться, что ты там романы романишь, — поделился наблюдениями со мной Серёга, — больно уж у тебя лицо счастливое было. А ты, поди, с призраками рубишься? В Чостсе увяз? Сбежали от тебя призраки ебучие?
— Сбежали.
— Ничего, догонишь.
— Догоню.
В четверг его пара. Я выпер с первой парты девчонок. Достал листы А4, грифели, чернильную ручку. Никаких ноутов, форумов, сникерсов и плееров. Короче, приготовился. Серёга решительно уселся рядом. Зашептал в ухо:
— Лебедь! С какого хуя ты всем перспективу закрываешь своей спиной? Неужели собрался конспектировать?
— Собрался! Серьга, чеши на задник, ты там ещё не все парты изрисовал!
Но друг не ушёл, остался караулить меня, непутёвого, кабы чего не вышло.
Вадим Александрович опять опоздал, правда на пару минут. Опять суетливо начал рыться в портфеле, выуживая очки, флешку и попутно начиная лекцию.
— Видели Сезанна? — обратился Дильс к кому–то в сумку. — Грубоватые натюрморты. Рубленые портреты. Геометричные пейзажи. Ну, «Пьеро и Арлекина» же точно помните, там ещё непонятно, что Пьеро хочет от заносчивого Арлекина. Сезанн — уже не импрессионизм, да, — Вадим наконец нашёл очки, нацепил их на нос и только тогда оглядел аудиторию. — Принято называть его творчество постимпрессионизмом. Хм, а вы знаете, что Поля Сезанна друзья называли «медведем с нежным сердцем»? — это Дильс сказал конкретно мне, узнавая мой незабываемый лик. Разглядев на мне улыбочку и наглиночку, Дильс заглох, поджал губы и выразительно посмотрел на бутылку с водичкой на моём столе. — Удивительно, что именно в нежном сердце родилась манера, что будет фундаментом совсем не нежному модернистскому направлению. Кубизм! Я хочу сегодня говорить о нём. Поль Сезанн ещё не осознавал, что стал родителем чего–то нового, он просто оквадрачивал манерные импрессионистские контуры, уподоблялся первобытным художникам. Возьмём бутылку!
Дильс взял бутылку с моего стола и продемонстрировал её народу. Запоздало спросив меня:
— Можно?
— Должны будете! — нагло выдал я и получил локтем от Серёги в бок.
— Можно нарисовать сей объект реалистично, — препод схватил мел, повернулся к доске и умело провёл белые контуры, наметил светотень и даже живенько подписал этикетку на нарисованной бутылке. — А если изобразить в импрессионистской манере, что надо сделать?