Четвертая сказка. НАПОЛЕОН В ДОМЕ ИНВАЛИДОВ
В ясный солнечный полдень осени 1676 г. на берегу Сены встретились два министра Людовика XIV. То были два государственных мужа, коллеги и соперники, которые играли первую роль среди королевской администрации: Франсуа-Мишель Ле Теллие, маркиз де Лувуа, вельможа, преисполненный своею важностью, молодой и энергичный, в возрасте тридцати семи лет, и Жан-Баптист Кольбер, маркиз де Сеньелай, с хмурым и даже почти зловещим видом, в возрасте пятидесяти семи лет, хотя, судя по наружности, не менее 60, недовольный королем и его военными издержками. Лишь случай свел их здесь, так как они встречались почти только на советах монарха и на официальных церемониях. В этот момент, как тот, так и другой были немного утомлены своей полной заботами жизнью, находясь вдали от парижского движения, в чистом поле, которое тянулось вдоль правого берега Сены за деревней Пасси; они оставили свои кареты и блуждали по берегу красивой реки, зеркальная поверхность которой отражала волшебный апофеоз облаков заката. Оба будучи одинаково изумлены этой неожиданной встречей, могли от нее уклониться. Впрочем, бывают минуты, когда меланхолическая тщета человеческой славы сближает наиболее. враждебно настроенные души.
— Вы меня застаете, господин маркиз, — заговорил первым Лувуа, как бы извиняясь — за рассматриванием этого королевского Дота Инвалидов, который закончил нам государь, и я себя спрашивал, какое впечатление произведет магистральный собор в 323 фута вышины, план которого так горячо был одобрен Его Величеством?
— Я подобно вам, господин маркиз, — ответил Кольбер, — удивляюсь великим идеям короля. Мы открыли в Академии Наук королевскую обсерваторию и там мы еще лишний раз убедились, что Франция есть и должна оставаться первой страной в мире. Вполне справедливо, что офицеры и солдаты, раненые на службе Его Величества, не будут вынуждены просить милостыни. Я одобряю дом, одобряю даже церковь, но я не одобряю второй церкви, этого показного собора, этого памятника чванства и тщеславия, такого же ненужного, как и великолепного — так как он будет великолепен, если верить планам М. Мансара.
— Король ничем не должен пренебрегать для своей славы, — возразил Лувуа, — а памятники передадут эту славу будущим векам. Вы умно поступили, господин Кольбер, назначив пенсию в 3000 ливров Шапелену, величайшему из когда-либо существовавших во Франции поэтов, также, как и господину аббату Бурзэ, который посвятил всю свою жизнь на изучение человеческой литературы, и господину Доврие, не менее его бессмертному. Вы пожаловали пенсию в 2000 ливров Пьерру Корнелю и Менажу, в 1500—Бенсераду, в 1200—аббату Коттену, в. 1000— Молиеру, в 800—Расину. Это еще ничего. Но потомство забудет об этом даре, хотя у него перед глазами будет Дом Инвалидов, Луврский дворец Тюльери и Версальский, Вандомская площааь, обсерватория, Vаlde-Grâce, сальпетриер, которые просуществуют столько же, сколько и Собор Парижской Богоматери. Даже возможно, что этот дар не поставил господ Шапелена, Бурзэ и Доврие много выше Корнеля, Расина и Буало, и что он даже совершенно им не известен. Но это обыденное дело.
— A этот чудесный собор скоро будет закончен? — спросил Кольбер с простодушным видом.
— О! Через двадцать или тридцать лет.
— Мне тоже он нравится. Но что это за дуга, нарисованная над входной дверью дома?
— Это будет барельеф, изображающий Людовика Великого верхом на лошади, окруженного, подобно солнцу, двенадцатью знаками зодиака. Король Франции будет вечно сиять.